Барбара Вайн - Подарок ко дню рождения

– Дермот, это вы? – спросила я.

– Он теперь не может говорить, – ответили мне на том конце провода. – Кто его спрашивает?

Я положила трубку, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Значит, он жив. Может быть, человек, который мне ответил, – это он сам, но не хочет в этом признаваться? Мне нужно туда поехать. Теперь я в этом уверена.

Сначала я направилась в библиотеку газет в Колиндейле. Мою машину починили, так что, по крайней мере, с этим затруднений у меня не возникло. Я попросила подшивку газет с 18 по 28 мая 1990 года – именно тогда публиковались самые свежие статьи о той аварии. Я не стала брать «Таймс» или «Телеграф». Мне только хотелось найти фотографии тех двух мужчин, и я, конечно, их обнаружила. Это было легко. Скорее всего, эти снимки отдали в газеты родственники Линча, а в случае Ллойда Фримана – театральный агент.

Ллойд был красивым мужчиной, высоким, с кудрявыми черными волосами и теми европеоидными чертами лица, которые так нравятся белым. Им безразлично, какие лица считают привлекательными чернокожие. Одна фотография, наверное, уже была в досье газеты. На ней Ллойд был запечатлен в роли Каски в постановке «Юлия Цезаря». Но по-настоящему меня заинтересовала фотография, видимо, сделанная на какой-то торжественной церемонии. У меня такого снимка быть не могло – меня никогда не приглашали на такие торжественные мероприятия, – но помню, как Джерри Фернал показывал мне фото, сделанные на каком-то приеме, который он организовал для своего фонда, и он стоял на одном из них рядом с каким-то малозначительным членом королевской семьи. На том снимке, где был Ллойд, его было плохо видно, так как слишком много других людей старались попасть в кадр, но стоящую рядом с ним женщину, держащую его под руку, я узнала сразу. Это была Кармен, она же Джульетта Киз.

Я едва удержалась от торжествующего возгласа. Служащим библиотеки это не понравилось бы. Я опомнилась и взяла себя в руки, стараясь дышать как можно медленнее.

Я была там, но до сих пор жалею об этом. И до сих пор жалею, а у меня в голове все время крутится название той пьесы, которую нам с Хиби предполагалось тогда посмотреть: «Угроза для жизни». Я очень испугалась. Всю дорогу до дома меня трясло, я дрожала, как старуха с болезнью Паркинсона. Я сидела в метро, и моя правая нога подпрыгивала вверх-вниз, а руки тряслись. На меня даже уставилась какая-то женщина, и тогда я закрыла глаза и опять старалась глубоко дышать. Я подумала, что прогулка пойдет мне на пользу, поэтому попробовала пройтись пешком до ближайшей станции метро, а не садиться в автобус, но меня била такая сильная дрожь, что пришлось присесть на автобусной остановке. Немного придя в себя, я огляделась. Рядом со мной стоял какой-то мужчина с собакой, как у Каллума. Я зашагала дальше, а когда оглянулась назад, остановка была пуста.

О том, что произошло в доме 23 на Уильям-Кросс-Корт, мне и думать не хочется, но я должна, если хочу сделать то, ради чего все это затевалось. Если Шон Линч меня так пугает, как я собираюсь бросить вызов Айвору Тэшему? Конечно, между ними есть разница. Шон Линч – бандит, а Тэшем – ну, он то, что мама называет джентльменом. Лучше бы мне побыстрее покончить с этим делом и забыть. Может быть, тогда я выброшу все это из головы и успокоюсь.

Дверь открыла старуха. На ней были брюки от спортивного костюма ярко-лилового цвета, блузка в цветочек и коричневый кардиган. Я спросила ее, не она ли миссис Линч, и она кивнула головой, хотя так и не назвала свое имя.

– Социальная служба Вестминстера, – представилась я.

Старуха покачала головой.

– Можно мне войти?

Ей это не понравилось, но я уже переступила порог и прошла впереди нее в гостиную. Первое, что замечаешь в этой квартире, – это иконы, статуэтки святых и религиозные календари. Над камином висело распятие, из бока Христа текла нарисованная ярко-красная кровь. В этой маленькой комнатушке было слишком много мебели, а на одном из стульев, втиснутом между двумя другими стульями и плетеным столом, сидел человек. Где-то в глубине его жирного лица, под складками сала, за тусклыми глазами, можно было разглядеть то, что осталось от Дермота Линча. Он был одет в свободные вельветовые брюки и клетчатую рубашку под вязаной безрукавкой, его большие красные ладони безжизненно лежали на большом, торчащем вперед животе. Он сидел совершенно неподвижно и молчал.

– Я пришла, чтобы организовать помощь инвалиду, – сообщила я. – Сейчас открывается новая благотворительная программа.

Я начинала чувствовать себя увереннее, хотя мама, как ни старалась, не могла привить мне это качество. Здесь жили люди, способные внушить это чувство кому угодно. Дермот – воплощение апатии и равнодушной тупости, его мать – невежественная и глупая старуха. Унижение, безысходная старость и бедность – вот что господствовало в этом доме. И меня это вдохновило. Я почувствовала себя сильной. Почувствовала, что контролирую ситуацию. Это будет легко.

– Это ваш сын Дермот?

Она кивнула.

– Это он.

Я посмотрела на несколько отпечатанных листков, захваченных с собой для солидности.

– По-видимому, у нас нет никаких сведений о той аварии, в которой пострадал Дермот, – произнесла я, делая вид, будто читаю. – Что именно произошло и когда?

Он заговорил. Это был голос робота, без интонаций, на одной ноте, будто несущийся из электронного устройства.

– Авария, – произнес он, и еще раз: – Авария. Плохо, плохо, плохо.

Я повернулась к его матери.

– Он был за рулем?

Она опять кивнула. Они оба напоминали пару механических кукол, запрограммированных кивать и качать головой и произносить односложные слова. Я еще раз посмотрела в свои листки, провела указательным пальцем по строчкам, словно искала какое-то определенное слово или имя.

– Это была машина мистера Тэшема?

Я ожидала, действительно ожидала непонимающих взглядов. На этот раз кивнул Дермот. Робот поднял голову и закивал вверх-вниз, вверх-вниз. Его мать нарушила молчание; она быстро заговорила, ее голос словно задыхался от восторга и почтения, на щеках появился легкий румянец.

– Мистер Тэшем был очень добр. Он о нас заботится.

Это было связующее звено. Именно это мне было и нужно. Я встала. Люди более сообразительные, чем Линчи, люди, хоть примерно представляющие себе, чем занимаются социальные службы, могли ожидать, что я попрошу разрешения осмотреть дом и проверить, где нужно установить перила или пандус. Они ничего об этом не знали.

Миссис Линч спросила:

– Значит, это все?

При этих словах я услышала, как в замке повернулся ключ, затем хлопнула дверь, и в комнате появился мужчина. Он был довольно красив, насколько мог быть привлекательным тяжеловесный бандит, – курчавые длинные волосы падали сальной волной на плечи, обтянутые черной кожаной курткой. На первый взгляд создавалось впечатление, что он любил кожаные вещи. На нем было много кожи, блестящей черной кожи. Джинсы заправлены в толстые черные высокие сапоги. Что с его кожаной одеждой не так? Дело в ее запахе, или в блеске, или в ощущении, или все вместе?

– Шон Линч, – представился он и спросил у матери: – Кто это?

– Леди из совета.

Как только он представился, тут же будто выбросил меня из головы и вел себя так, словно меня не было в комнате.

– Что ей надо?

Дермот произнес:

– Мистер Тэшем. – И снова закивал головой, вверх-вниз, вверх-вниз.

Подозрение, как пот, сочилось из всех пор Шона. Наконец, он вспомнил и о моем присутствии:

– У вас есть удостоверение?

– Боюсь, нет, – ответила я.

– Тогда вам не поздоровится. А это что тогда? – Он выхватил у меня из рук бумаги. Это был мой счет за газ и две страницы сопровождающего его текста, который никто никогда не читает. Он бросил их на пол и сказал:

– Какое вам дело до мистера Тэшема?

Я услышала свой собственный голос, тонкий и хриплый, от страха у меня пересохло в горле.

– Никакого. Ваш брат сказал, что работал водителем у мистера Тэшема.

После этих слов Шон Линч схватил меня за плечи и пару раз встряхнул. Не сильно, и мне не было больно, но я услышала, как клацнули мои зубы. Я попыталась крикнуть «прекратите» и «не надо», но у меня получился только сдавленный шепот. Бандит отшвырнул меня прочь.

– Ты, проклятая шпионка, – словно выплюнул он. – Суешь нос в чужие дела, сучка. – Его мать издала протестующий вскрик, но Шон будто его и не услышал, а его брат, свесив голову на грудь, уставился в угол комнаты. – Тебе должно быть стыдно приходить сюда. Пугать мою мать. Посмотри на них. Ты их до смерти напугала.

– Я ухожу, – выдавила я. – Ухожу. Дайте мне пройти.

Шон заполнял собой весь дверной проем. Кроме всего прочего, кожа, особенно черная кожа, которая всего-навсего является шкурой безобидного животного, почему-то внушает ужас. Человек в черной коже, любой человек, пугает больше, чем человек в одежде из черной ткани. Почему Айвор Тэшем хотел видеть Хиби в черной коже, если черный шелк и кружева такие женственные и красивые и делают женщину такой желанной? Я не знаю. Шон носил пояс из толстой черной кожи, усеянной медными бляхами и шипами. Он напомнил мне собачий ошейник, который я нашла среди вещей Хиби.