Джейн Лителл - Отнять всё

Дома атмосфера ужасная, мы с Маркусом почти не разговариваем. Он допоздна сидит на работе. Удивительно, что я каждое утро встаю и иду на работу – с такой болью в душе, с неизлитой ненавистью. Мысленно я то и дело возвращаюсь к разговору с Хейей, только теперь победа за мной: я даю ей понять, что Маркус предпочел с ней расстаться и женился на мне, и ее слова этого не изменят. Потом вспоминаю ее намек, что Маркус женился только из-за моей беременности, он ответственный, и глаза у меня опять на мокром месте. «Беременность – незапланированная», – сказала она, а понимать надо: «Ты его вынудила». Я больше никогда не буду уверена в его чувствах.

Теперь я понимала: Хейя одержима Маркусом и ни за что не оставит его в покое. Потому она и приехала в Англию, в Лондон, потому и пришла в мой журнал, потому и работает в полусотне метров от меня. Никогда еще я не испытывала такой ненависти; она превращает меня в другую, ревнивую и отвратительную, женщину, которую я сама едва узнаю.

Меня спасает привычка вставать, умываться, одеваться. А в редакции приходится играть свою роль, и я чувствую себя почти нормально. Утром меня встречает Аиша, и мы планируем дела на день. Сотрудники, как обычно, приходят посоветоваться. Я редактирую статьи, правлю и чищу. Работать можно, даже если жизнь совершенно невыносима.

Когда мы жили с Эдди, приходя домой, я часто находила его в стельку пьяным. В квартире царил разгром, а сам он пребывал в невменяемом состоянии, страшно злой или, наоборот, расчувствовавшийся. И все же утром я, как правило, заставляла себя идти на работу; только изредка, когда приходилось совсем уж скверно, звонила и сказывалась больной. Работа тогда меня спасала. Заставляла держаться, не давала потонуть в страшном омуте. Иногда я сама этому удивлялась. И вот опять – дома я никуда не гожусь, а на работе беру себя в руки. Теперь мне понятно: очень и очень многие просыпаются с болью и страхом в душе, едут на работу и там, как-то собравшись с силами, делают свое дело.

От случая к случаю путеводителем занималась и Виктория. На октябрь намечался выход первого номера и презентация. В первый же день после моего отпуска Виктория пришла ее обсудить.

– Насчет места я договорилась. Филип сказал, здание должно быть интересное, и я просмотрела кучу вариантов. Этот – отличный.

– А что за место?

– Локарнский зал[8] в Министерстве иностранных дел. Прекрасное огромное помещение с роскошным декором потолков.

– Никогда о таком не слышала.

– Его для публики не открывают. Сдают для мероприятий. Дорого, но оно того стоит.

Виктория выложила на стол несколько фотографий большого, вытянутого зала: высокие своды с золотой и красной росписью на бирюзовом фоне.

– Изумительно. В таком зале и гостей должно быть много.

– Это уже моя забота. Здорово, правда?

– Просто нечто. Молодчина, что нашла это место.

В четверг наконец объявилась Хейя. Пришла в редакцию в половине одиннадцатого и спросила у Аиши, не смогу ли я ее принять. Я говорила по телефону и вдруг увидела ее. Она изменилась. Похудела, волосы не заплетены, – никогда она их так не носила, – строгий костюм, юбка-карандаш. Вообще-то выглядела она сногсшибательно. Неудивительно, что Хейя так нравится мужчинам. От этой мысли в моей душе поднялась грусть.

На проводе у меня был спонсор; я сделала Аише знак войти. Дождавшись, пока я закончу, она сказала:

– Хейя пришла. Хочет с тобой поговорить. Очень официально держится. Наверное, у нее что-то случилось.

У меня перехватило дыхание.

– Она какая-то другая, – заметила я.

– Да. И она ведь не звонила, что болеет?

– Не звонила. Целую неделю.

Аиша сделала круглые глаза.

– А может, она замуж выходит за того типа, которого я с ней видела?

– Думаешь?

Если бы, подумалось мне; но я-то знала, кто ей нужен – мой муж.

– У меня ничего срочного нет?

– Нет. Пригласить ее?

Глубоко вздохнув, я кивнула.

Хейя стояла на пороге. Я не вышла ей навстречу, предпочла, чтобы нас разделял стол. Пригласила ее сесть, и она села, глядя на меня с почти нескрываемым презрением. Мне страшно хотелось дать ей пощечину, выкрикнуть ей в лицо оскорбление, но я сдержалась: любые мои слова она повернет против меня. Пусть заговорит первая.

– Моя мать серьезно заболела, и мне нужно быть в Хельсинки, – произнесла Хейя.

Изображать сочувствие мне не хотелось; я просто молчала.

– Я собираюсь вылететь завтра. – Она нарочито растягивала слова.

Я выпрямилась. Смотреть ей в глаза оказалось трудно.

– Ясно. Тебе нужен отпуск по семейным обстоятельствам?

– Я ухожу из журнала, немедленно. Не смогу отработать положенные две недели.

Худоба, светлые волосы, обрамлявшие лицо, подчеркивали ее хрупкую женственность. Однако я-то знала: Хейя выкована из стали.

– Так ты берешь отпуск или увольняешься?

– Увольняюсь, причем с сегодняшнего дня. Завтра улетаю в Хельсинки.

– Завтра, – повторила я. – Хорошо, я тебя увольняю, только мне нужно письменное подтверждение, что у тебя семейные обстоятельства, – чтобы освободить тебя от отработки.

Хейя чуть улыбнулась, словно говоря: «Попробуй, заставь».

– Можешь выслать бумаги на мой лондонский адрес.

Она поднялась, одернула на стройных бедрах юбку и, не сказав больше ни слова, вышла.

Через минуту зашла Аиша.

– Что с тобой, Кэти?

– Не выспалась сегодня… Хейя увольняется.

– Почему?

– У нее очень больна мать, и ей нужно домой, в Финляндию.

– Вот и славно, – бодро сказала Аиша. – То есть мать, конечно, жалко, но, господи, как же с ней трудно!.. А пока ты была в Корнуолле, она как-то обедала с Филипом.

Я вздохнула и подперла лицо ладонями.

– Голова разболелась.

– Капучино будешь? А то я себе хочу купить. У меня и парацетамол есть; сейчас принесу пару таблеток.

– Спасибо, Аиша.

Мне бы успокоиться, ведь мой враг меня оставляет. Но облегчения я не чувствовала.

Хейя

Сентябрь

Роберт уехал в Америку навестить мать и сестру. На этой неделе вернется, и легко от него не отделаешься. Последние месяцы он старается стать мне ближе. Думает, в наших отношениях есть прогресс, потому что я познакомила его с родителями и ему удалось поладить с Соланж. Я ему написала письмо, которое он прочтет, когда приедет.

Дорогой Роберт!

Только что получила плохие известия от родителей и через несколько часов уезжаю в Хельсинки. Жаль, мы не успеем увидеться. Я очень переживаю и спешу. Как только будут новости, свяжусь с тобой. Надеюсь, твоя мама и сестра здоровы.

С любовью,

Телефон я перевела на автоответчик, а свет не включаю. Роберт не станет меня здесь искать, адреса моих родителей у него нет.

Для Кэти следовало придумать серьезную причину, чтобы она поверила и не задавала вопросов. Говорить, что болен отец, я ни в коем случае не стану. Нельзя так шутить с судьбой. Зато вполне можно сказать, что заболела Соланж – неожиданно свалилась от серьезной болезни.

Сегодня мне пришло приглашение на презентацию путеводителя. Она состоится через три недели в апартаментах «Локарно». Место роскошное, и выбирал его, несомненно, Филип. Кэти, конечно, будет на первых ролях, ведь путеводитель – ее идея. И Маркус туда отправится: образцовый муж, который приехал поддержать свою жену-редактора.

На прошлой неделе я продала автомобиль. Сегодня позвонила агенту по недвижимости и выставила на продажу мою роскошную квартиру. Я взяла напрокат «Вольво». Управлять им не так легко, как моим кабриолетом, но для предстоящих поездок он подходит больше и не такой заметный.

До Дила я ехала два часа. Бо́льшая часть пути пришлась на автострады.

Некоторые места в Британии стали просто отвратительны: то вдруг вынырнет из-за поворота безобразное здание автосервиса, то раскинется над дорогой корявый мост. Столько голого бетона, столько упущенных возможностей создать рукотворную красоту.

Гостиницу «Корона и замок» в Диле я отыскала без труда. Она стояла прямо у моря. Меня встретила молоденькая администраторша в безобразной красно-синей форменной блузе. Из-за толстого слоя тонального крема и яркой губной помады она казалась старше.

– Вы у нас на две ночи? – спросила она.

– Совершенно верно.

– Будете ужинать в ресторане?

– Да, закажите столик на восемь часов.

– Вам помочь с вещами?

– Спасибо. Чемодан в багажнике. – И я протянула ей ключи от машины.

Диван и кресла в моем номере были отвратительного персикового цвета. Занавески из поддельного льна, да еще тюль. Я отодвинула их в сторону и открыла окно. Оно выходило на море. В дверь постучали, и портье, прыщавый парень лет шестнадцати с волосами торчком, внес чемодан. Я протянула ему чаевые, и он залился румянцем. Чемодан я взяла большой, потому что мне предстояло купить здесь много вещей.