Джейн Лителл - Отнять всё
Папа очень боялся, что она умрет, и он останется с годовалой малышкой на руках. Но боги сжалились, и мама выздоровела – болезнь ушла навсегда.
Мама была убита горем: она больше не сможет иметь детей. Она мечтала о большой семье. А я стала единственным и обожаемым ребенком.
Мамина болезнь изменила отношение отца к жизни. У него убавилось честолюбия, он стал находить удовольствие в простых вещах – полюбил готовить, гулять, проводить время с семьей. В детстве я каждое лето и почти все рождественские праздники вместе с родителями ездила в Португалию. Для мамы это было самое счастливое время. А когда папа ушел на пенсию, они там поселились. Папа сделал это ради мамы.
* * *Мы с Билли высадились в лиссабонском аэропорту Портела. Шла последняя неделя июня – в Лиссабоне в это время чудесно. Я заметила, что когда выходишь из самолета, запах уже другой – у каждой страны есть свой неповторимый запах. Я люблю запах Португалии – сладковатый, с пряной ноткой.
Родители встретили нас в аэропорту, и после бурных объятий мы поехали к ним. Лиссабон – приятный город, ему удалось не раздуться до огромных размеров и сохранить прежнее очарование. По дороге я показывала Билли желтые трамваи. Когда он подрастет, обязательно его покатаем.
В детстве родители возили меня на желтых трамваях – смотреть шествия в честь разных святых; таких праздников было много. Меня пугали огромные деревянные статуи, которые носили по улицам, особенно та, что изображала дьявола. До сих пор помню черные рога и жуткий оскал страшной, разрисованной красным рожи.
Моя бабушка очень серьезно относилась к понятию греха. О дьяволе она говорила так, будто это реальный персонаж, с которым можно столкнуться в любое время. К этой встрече нужно быть готовым, и лучшая защита – молитва и четки.
Иногда с нами ходил и папа, хотя он отнюдь не религиозен. Он человек покладистый и крайних взглядов не признает. Чтобы мне было лучше видно, папа сажал меня на плечи. По улицам несли огромные деревянные фигуры, и мне очень нравилась красивая женщина в белой кружевной мантилье. Впереди шествия всегда шли барабанщики, которые исступленно колотили в барабаны. Мы провожали процессию до главной площади. Зимой еще и жгли костры; огонь разводили под нарастающий грохот барабанов и радостные крики толпы.
Затем папа подводил меня к уличным прилавкам с засахаренными орешками. Когда продавец потряхивал на большом противне орехи и покрывал их слоем карамели, в воздухе разливался чудный аромат. Папа покупал мне пакетик орехов, и я всю дорогу ими хрустела.
Бабушка была женщиной суровой; думаю, мама боялась ее не меньше, чем любила. Порой мне кажется, что мама уехала в Англию, желая избавиться от бабушкиной нежной, но деспотичной заботы. Конечно, они не могли ужиться вместе. Я слышала, как бабушка говорила маме, что та неправильно меня воспитывает. Да еще маму угораздило выйти замуж за англичанина – не католика.
По мере того как мама становилась старше, тяга к родному городу и вере усиливалась, и теперь она, конечно, была счастлива там жить.
* * *Окна в квартире родителей выходят на реку Тежу. Большой балкон – их любимое место, они там почти всегда и завтракают, и обедают, и ужинают. Над ним растянут некогда синий холщовый навес. Он выгорел почти добела и стал похож на старый парус; у стульев из рафии уютно прогнулись сиденья.
После полудня мы сидели на балконе и неспешно поглощали свинину с моллюсками – carne de porco à Alentejana,[5] – одно из коронных маминых блюд. Потом она сказала: «Тебе нужно поспать». И я на два часа отправилась в постель, закрылась ставнями от слепящего солнца, а родители вместе с Билли пошли гулять по мощеным улицам Лиссабона.
Вечером я помогала маме готовить ужин. Она выложила на сковородку большой кусок соленой трески, а меня попросила начистить и нарезать чеснока. Потом налила нам по стакану белого вина, присела рядом со мной к столу и спросила:
– Папа хорошо выглядит, правда?
– Прекрасно. Отдых ему на пользу.
– А как ты, милая?
– Я устаю гораздо меньше. Несколько месяцев я ходила в каком-то оцепенении. Мам, а у вас с папой, когда вы поженились, были трудности? Ну, то есть вы ведь из разных стран…
– Были, сколько угодно. Мы часто ссорились. Папа считал меня чересчур эмоциональной. Иногда, особенно если я плакала, просто уходил из дома на несколько часов.
– Да, мужчины не выносят слез. А потом?
– Обычно обнимались и мирились. Не могли долго быть в ссоре. А потом привыкли друг к другу.
– А папа рассказывал о своей жизни до тебя?
– Не особенно. Встречался раньше с какой-то женщиной, англичанкой. Он о ней почти не упоминал, да я и не хотела знать. Зато я все о себе выкладывала.
– Я тоже. Когда мы с Маркусом познакомились, первая о себе рассказала. Все дело, наверное, в различии мужской и женской психологии. Только у него это как-то далеко заходит. Он… ну очень замкнутый.
– Да, это есть. Я заметила еще на свадьбе. Такой уж у него характер, милая. Ничего страшного.
Когда я вышла замуж, моя мама была в восторге. Я и не сомневалась, что она начнет заступаться за зятя.
– А вы с ним не думали насчет крещения?
– Нет еще… Вот одно я про Маркуса знаю точно: он противник религии.
– Твой папа тоже не такой уж верующий, но разрешил мне тебя крестить. Он понимал, как серьезно я к этому отношусь.
– Мы еще не привыкли к мысли, что стали родителями.
– Когда сможешь, поговори с ним. Это очень важно.
* * *На следующее утро я пораньше отправилась к Вифлеемской башне, оставив Билли с родителями. Мы договорились о встрече с местным фотографом Гектором Агапито. Лично его я не знала, но мне доводилось видеть его работы – первоклассные. И вот я стояла неподалеку от башни, а солнце так слепило, что было больно смотреть на ее белый фасад. Я стала доставать из сумки солнечные очки, и тут человек с фотоаппаратом и штативом окликнул:
– Кэти?
Он был в черных джинсах и серой футболке. Черные волнистые волосы доходили до плеч.
– Привет! Я Гектор.
Гектор поставил штатив, и мы пожали друг другу руки. Он разглядывал меня довольно… основательно, иначе не скажешь, словно изучал черты лица.
– А как вы догадались? – спросила я.
– Вы похожи на приезжую из Лондона.
– Правда?
– Может, из-за вашей одежды.
Я оглядела свои черные капри, красную тунику без рукавов, черные сандалии – и не увидела ничего особенного; однако его слова меня развеселили.
* * *Потом мы разглядывали башню. Ее возвели прямо в устье Тежу для защиты порта; строительство закончили в 1520 году. Позже в результате наносов песка берег разросся, и теперь башня стоит почти у самого берега, словно корабль на якоре.
Гектор сказал:
– Снимки общего плана лучше сделать потом, с парома.
– Отличная мысль. Начать можно с самого верха. Разрешение у нас есть. Снимете своды на четвертом этаже? Оригинальные только там и остались.
– Ага… А носорог нужен?
– Да.
В основании одной из башенок есть резное изображение носорога – первое в Европе.
Внутри было прохладно; я вдыхала характерный запах камня и штукатурки, который присущ старым зданиям и на который я, как мне иногда кажется, чуть «подсела». Я предложила Гектору нести штатив, он отказался и взбежал вверх по лестнице, торопясь начать съемку. За окном простиралось широкое устье реки и западная часть Лиссабона. Я вынула блокнот и стала делать наброски.
– Вот эти трехцентровые арки… интересная перспектива, – произнес Гектор.
Он некоторое время походил, выбирая ракурс, потом установил штатив и долго снимал.
Мы вышли на пристань, и до нас донеслись запахи реки.
– Здесь почти закончил. Давайте, возьму вас в кадр.
– Вряд ли шефу понравится такая самореклама. Ну ладно, один снимок.
Гектор поставил меня у стены. Сделал несколько фотографий крупным планом. Его ласковые карие глаза смотрели прямо на меня, но он меня словно не видел. Я опять была для него лишь сочетанием контуров и форм, света и тени.
Мы купили билеты, и, пока полупустой паром двигался по реке, я наблюдала, как Гектор снимает. С реки башню видно лучше всего; в ее архитектуре очень заметно мавританское влияние. Фотографировал он с такой же увлеченностью, с какой Маркус склонялся над чертежным столом.
Наконец Гектор повернулся ко мне и сказал:
– Ну, теперь я доволен! Может, пообедаем? На той стороне есть хорошее место.
– Хочется мидий с чесноком, да чтобы чеснока побольше…
– Запросто.
В этот самый миг сидевший рядом со мной старик с трудом встал и попытался схватиться за поручни. Руки его не слушались; он вдруг выгнулся и задергался в припадке. Широко раскрытые глаза явно ничего не видели, нижняя челюсть отвисла. Старик задыхался и уже начал падать. Гектор кинулся на помощь и перехватил тело старика.
– Кэти, помоги! – крикнул он по-португальски.
