Джейн Лителл - Отнять всё
Я предложила Маркусу выпить. Попросила его налить, потому что у меня от волнения всегда дрожат руки. Он налил вино и сел напротив меня. Пристально глядя, задал вопрос, которого я ждала:
– Хейя, ты должна сказать правду. Почему ты работаешь в журнале Кэти?
– Люблю писать о зданиях. Ты научил меня их видеть.
– Но почему именно там?
– Он лучший. Я приехала в Лондон, чтобы сделать новую карьеру, и сама поразилась, когда узнала.
– И я – когда узнал, что ты там работаешь. Никак не мог понять. Писать для журнала? Да твое имя знал каждый…
– Мне все это опротивело. Нужно было уйти. Можешь себе представить, как разъярилась мама, когда я бросила работу.
– Вряд ли им нравится, что ты уехала так далеко.
– Ей всегда были важнее собаки. Папа скучает, и я по нему скучаю… А как твои? – спросила я, вспомнив о его ссоре с родителями.
– Почти не видимся, особенно после смерти деда. Для них я так и остался паршивой овцой.
– А ты рассказывал про нас Кэти?
– Нет.
Я приготовила простой обед – копченый лосось и сельдь, его любимая еда, и салат из огурцов и помидоров. Маркус нарезал ржаного хлеба и налил еще вина.
– Нелегко хранить такую тайну, – мягко заметила я.
Он не ответил. Я подалась вперед, положила ладонь ему на руку.
– Маркус, нам не следовало расставаться. Слишком многое нас связывало. После такого просто невозможно начать все заново с кем-то другим.
Рука у него была теплая. Он накрыл другой ладонью мою руку и сказал:
– Вечно ледяные руки. Я думал, Хейя, думал об этом много лет. Мы были слишком молоды и слишком рано встретились.
– Маркус, это же не на поезд сесть – подумать и дождаться следующего!
– У тебя все шло так хорошо…
– И потому ты ушел – потому что у меня все было хорошо?
На миг он задумался.
– Наверное, это нам отчасти и мешало – то, как ты зависела от мира телевидения.
– Это же моя работа!
– Как ты только выдерживала некоторых коллег?
Я вспыхнула.
– Ты думал, что я становлюсь такой же?
– Нет, не думал. Просто рано или поздно добрались бы и до тебя. Раскопали бы все про Хейю Ванхейнен и студента-революционера. Ты сама потом пожалела бы о наших отношениях.
Он высвободил руку и стал смотреть в окно. На лице у него появилось давно знакомое страдальческое выражение.
– А с работой у тебя хорошо? – спросила я, чтобы вернуть его к разговору.
– Когда как, – невесело ответил он.
– Расскажи, над чем работаешь.
А потом мне пришлось собрать всю свою отвагу, чтобы спросить, каково быть отцом. Маркус пустился рассказывать о Билли, с гордостью показал мне его фото. Я отвечала, как полагается – какой славный малыш и так похож на отца. Было больно видеть, как он восхищается своим – и ее! – сыном; вся его жизнь сосредоточилась на Билли. Маркус много чего наговорил, хотя, наверное, и не собирался. Объяснил, почему все так быстро произошло. Они встречались лишь несколько месяцев, и Кэти неожиданно забеременела, но он рад, что все так случилось. Мои догадки подтвердились: он ее не любит. Он с ней только из-за сына.
Маркус оставался допоздна. Мы сидели на диване и слушали наши любимые композиции. Он посмотрел мою коллекцию дисков, прочитал надписи.
– Как всегда, русская классика.
Приглядевшись, он засмеялся.
– Только ты так можешь – расставить все в алфавитном порядке, а каждого композитора еще и в хронологическом.
– Кто бы говорил! Вспомни свои книги. А можно мне посмотреть твои чертежи для Дарема?
Он согласился. Мы договорились встретиться через два дня, до ее приезда. Уже уходя, стоя в холле, Маркус легко прикоснулся к моим волосам.
– Я весь вечер хотел сказать: я жалею, что оставил тебя так неожиданно.
И ушел.
Я стояла у огромного окна и смотрела на реку. Маркусу нужна я. Она ему не подходит. Ничего о нем не знает. Не понимает его гнева. Она погубит его своей неорганизованностью. Маркус утратит ту неповторимую цельность, которой всегда отличался.
Кэти
Июнь—июль
В вагоне мы сидели друг напротив друга, держались за руки и пытались объяснить наш поцелуй как защитную реакцию на смерть того старика на пароме.
Больше – никаких поцелуев. Весь день мы дружно работали, с удовольствием пообедали, а вечером, расходясь по своим комнатам, лишь обменялись взглядами.
* * *Пока я была в Лиссабоне, Маркуса словно подменили. Он стал со мной мягче и ласковей, приехал встретить нас в аэропорту. Когда я, толкая коляску с уснувшим Билли, вышла в зал, Маркус стоял у ограждения; вид у него был измученный. Меня кольнуло: оставила его одного как раз тогда, когда у него столько работы. Мы обнялись.
– Ты хоть иногда отдыхал?
– Работы – уйма. Мы тут можем где-нибудь пообедать? Дома есть нечего.
– И ты весь день не ел?
– Ну, практически… – Он виновато улыбнулся.
Мы нашли в аэропорту ресторан, и Маркус ел суп, мясо и яблочный пирог, не сводя глаз с Билли. Никак не мог дождаться, пока тот проснется.
– Как родители?
– Прекрасно, оба, а от Билли они просто без ума. Каждый день с ним гуляли, пока я работала. Папа считает, что катать коляску – лучше всякой зарядки.
– Фотограф хорошо справился?
– Прекрасно, весь выкладывался. Снимки будут нечто.
Мне не хотелось рассказывать о Гекторе. Я знала, что если скажу еще хоть слово, не выдержу взгляда мужа, и потому не упомянула даже о смерти старика на пароме. Это было событие из тех, которые вырываются за рамки привычной жизни и которое я запомню навсегда; наше с Гектором совместное переживание. Именно из-за него у нас возникло чувство, будто мы сто лет знакомы, и именно оно привело нас к тому незабываемому запретному поцелую.
И все же мне было неприятно, что между мной и Маркусом возникают тайны и недомолвки.
Билли наконец проснулся, и Маркус попросил:
– Дай его мне.
Он обнял сына, поцеловал в обе щеки.
– Мальчик мой, как же я по тебе соскучился!
Потом мы приехали домой и сидели на кухне. Посередине стола стоял мой любимый зеленый кувшинчик. Маркус его склеил.
– Спасибо тебе большое! Он совсем как новый.
– Ну… почти.
Я порылась в сумке, достала пакет и протянула Маркусу.
– Это тебе. Нашла в магазине в Лиссабоне.
Маркус открыл пакет и вынул прозрачный камень. Снаружи он был неровный и шершавый, а внутри весь переливался сверкающими искорками. Я нашла его в день отъезда и решила, что Маркусу понравится контраст между грубой поверхностью и сверкающей сердцевиной.
– Мне нравится. Спасибо.
– Можно его держать на столе, например, в качестве пресс-папье.
* * *Фотографии у Гектора получились замечательные. Он прислал их тем же утром. Некоторые просто очень красивы, другие поражают необычностью – результат его своеобразного видения мира. Наш главный художник, который оформляет путеводитель, решил поместить один из этих снимков на обложку первого выпуска. Свои портреты я никому не показывала.
* * *Накануне моего отъезда Гектор предложил опять отправиться на пароме на другой берег.
– Чтобы изгнать воспоминания о печальном событии.
Мы сидели на скамье на палубе и любовались видом Лиссабона. Из-за предстоящего отъезда город казался мне особенно желанным. Я отлично понимала, почему маме так хотелось сюда вернуться.
– Мне нравится вон та церковь. – Гектор повел рукой в сторону поблекшего фасада. – Грустно – вблизи видно, что камень крошится, а фрески внутри осыпаются.
Он отдал мне два больших конверта. В одном были контрольки Вифлеемской башни, монастыря и объектов в Порту и Синтре. В другом – шесть готовых фотографий: я на пристани на фоне Вифлеемской башни. Одна была наклеена на кусок картона.
– Вот эта мне нравится больше всех, – сказал Гектор.
Убрав фотографии в стол, я занялась правкой статьи. Путеводитель начал обретать черты, и Аиша, слава богу, вернулась из отпуска. Сотрудников моя идея воодушевила, да и сама я чувствовала себя увереннее, хотя Филип все еще держал дистанцию.
* * *Около шести, когда я собралась уходить, в кабинет сунулась Аиша.
– Кэти, там, внизу – Эдди, спрашивает тебя.
– И как он?
Аиша была знакома с Эдди; она состроила гримасу.
– Боюсь, успел выпить.
– Черт!
Я быстро заперла дверь и поспешила вниз.
Меньше всего мне хотелось, чтобы пьяного Эдди застукал Филип или кто-нибудь из моих сотрудников.
Он с дурацкой ухмылкой раскинул руки и попытался меня обнять.
– Милая моя Кей…
Пришлось с ним обняться; от него пахло спиртным. Именно в этот миг по лестнице спустилась Хейя. Я высвободилась из его рук.
Он снова меня схватил и забормотал:
– Не уходи, не уходи…
Хейя не могла не понять, что он пьян. Она чуть задержала на нем взгляд, кивнула мне и, не сказав ни слова, вышла на улицу к своей машине. Мне было неловко и стыдно: и так ужасно не хотелось, чтобы кто-то увидел пьяного Эдди, но чтобы еще и Хейя, эта снежная королева… Я прошипела:
