Безмолвие - Джон Харт
* * *
Развернувшись на дороге, Луана отъехала на милю, припарковалась и, как сбежавший и вернувшийся домой подросток, проскользнула в лес. Тропинки открылись ей удобными дорожками, деревья расступились, и она, осматриваясь, узнавала в них старых знакомых. Обделенная многим в детстве, Луана жила лесом: долгими прогулками, молчаливыми холмами и сопровождавшим ее повсюду желтым светом. Когда начались сны, только лес принял ее слезы. Мать требовала деталей и подробностей, надеясь найти в них просветление или понимание. Бабушка, несшая проклятие видений целых восемьдесят лет, была еще хуже. Желание покончить со всем этим превратилось в насущную потребность. Стоит ли удивляться тому, что в итоге Луана сбежала и что даже теперь ненависть шла по лесу рядом с ней? Она считала себя отщепенкой, отступницей от извращенной веры, однако следовала по тем же тропинкам и слышала людей далеко на болоте. Не попадаться им на глаза было совсем не трудно. Кладбище находилось к югу от старой церкви — полмили через лес, — и Луана шла легкой, пружинящей, неслышной походкой. Перебравшись через каменную стену, она присела возле указателя. На поляне было тихо, только черные дрозды перелетали с ветки на ветку. Через какое-то время птицы расселись на вершине висельного дерева, равнодушно взирая на приближающуюся Луану. Задерживаться надолго она не стала и, достав нож, провела лезвием по ладони.
— Это тебе, Айна. Дай мне своей храбрости, своей воли.
Вообще-то, ей полагалось предложить свою храбрость и волю, но ее народ ушел, и мир переменился. Означало ли это, что и ее выбор был неверным? Бездомная в холодном мире, она вернулась, чтобы замкнуть круг, и не знала ничего другого. Теперь ее рука лежала на дереве, и ее кровь досталась ему.
Красное пятно влажно блеснуло, а потом поблекло. Дерево выпило ее кровь.
Глава 42
Джонни пробудился на страницах чужой жизни. Слова, образы, воспоминания жены — все это отзывалось в его сознании. Он видел ее на картинках: как она держит малыша, как вынимает его из кроватки: Эй, это мы, наша жизнь. Этим образом Джонни особенно дорожил, потому что на других страницах разливался ужас и мрак. Десять дней после рождения ребенка Мэрион не вставала и не говорила. Не узнавала Джона, не узнавала сына. Сколько месяцев ее взгляд был прикован к одной и той же точке на потолке? Казалось, всю жизнь. Вечность.
Джонни пытался остаться в том счастливом месте, но не мог забыть, не мог выбросить из головы другие походы на болото, когда он просил, умолял, становился на колени и, наконец, угрожал. Каждый раз Айна прогоняла его и даже отказывалась разговаривать.
«Может быть, в следующий раз», — говорил в таких случаях Айзек.
Может быть, в следующем месяце.
Джонни понимал — Айзек боится Айну. Мэрион не ела и не спала, едва дышала, но при этом не чахла. С ней все было хорошо, кроме одного, самого главного.
Что ты сотворила с ее душой?
Эта страница была мрачнее всех, эхо криков. Живая, но мертвая. Мертвая, но живая.
Джонни встал на четвереньки — там, не в настоящем. Жизнь вытекала из Айны на мшистую землю, и он видел ее глаза, ее злость и страх, приближение смерти.
«Принеси лопату, — сказал он Айзеку. — Потом иди к дочери».
Айзек ушел и скоро вернулся. А Джонни взял на руки тело и отнес туда, где предал земле.
— Боже… — Он сел на полу. В доме было сумрачно, на душе погано.
— Кто такая Мэрион?
Джонни открыл заплывшие глаза. На стуле возле узенького стола сидел Джек. Больше в комнате никого не было.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Джонни.
— Ты кричал во сне.
— А остальные?
— Их я не впустил.
Джонни устало поднялся и сел на второй стул.
— Долго я спал?
— Не знаю.
Джонни потрогал лицо. Знакомое — его, а не Джона.
— Что происходит, Джонни? Зачем мы здесь?
— Даже если расскажу, ты не поверишь.
— Попробуй.
— Не могу.
— Я сказал, что ты кричал. Это не совсем так. Ты орал и вопил.
— Джек…
— Когда я попытался войти в первый раз, Леон не пустил меня дальше порога. Старуха сказала, что начатое должно идти своим чередом, а если я разбужу тебя, то все испорчу. Я пригрозил, сказал, что позвоню в полицию. Только этот аргумент и подействовал.
Джек откинулся на спинку стула, приподнял край шторы на окне и увидел Вердину, Кри и Леона. Из всех троих довольной выглядела только старуха.
— Она сказала, что убьет меня, если я тебя разбужу. И знаешь, я ей поверил. По-моему, она опасна.
— Вердине нужно что-то от меня, вот и всё. Я за ней наблюдаю.
— А ты в глаза ей смотрел? Тут одного наблюдения мало.
— Приведи ее сюда, вот и все дела.
— Сначала скажи, что происходит.
— Не могу.
— Тогда я домой.
Джонни понимал друга. Джек был человеком логики и правил, образованным и связанным с системой, которой Джонни не доверял. Смог бы он принять правду? Нет, нет и нет. Там, где Джонни видел красоту, Джек усматривал риск, а то, что представлялось первому грандиозным и величественным, второму виделось опасным. И неважно, что прошлое было неспокойным и жестоким.
— Иди, если хочешь. Я понимаю.
— Черт возьми, Джонни… Не надо так.
— Как?
— Вот с этим твоим спокойным смирением. Можешь хоть раз показать, что тебе кто-то нужен? Один только раз признать, что мы одинаковые?
Обида звучала так явно, что Джонни и думать было не о чем.
— Конечно мы одинаковые. Как братья.
— И тебе действительно нужна моя помощь?
— Ты же мой лучший друг, Джек. У меня никого больше нет.
— Значит, мы вдвоем, вместе?
— Как в старые времена.
— Ну тогда ладно. — Джек поднялся, хмурый, но довольный. — И что? Разве так трудно было?
* * *
В комнату Вердина вошла медленно и бочком, и на Джонни посмотрела, как рыба-падальщица, вынюхивающая что-нибудь дохлое. Ей нужно было то, что он узнал, и она уже приготовилась вцепиться в добычу зубами и проглотить целиком. Темные глаза светились.
— Ну что? Мы все слышали твои крики.
— Я знаю, где она.
Опершись на палку, старуха шагнула к нему. Больше ничего не случилось, но перемену в настроении почувствовали все.
— Расскажи мне.
— Зачем вам так
