Протест прокурора - Аркадий Иосифович Ваксберг
Я попросил у суда объявить перерыв и принялся лихорадочно разыскивать табель-календарь за тот пятилетней давности год. Это оказалось непросто, но на мою удачу один из работников прокуратуры коллекционировал табели-календари. И он выделил мне экземпляр из своей коллекции. После перерыва я попросил суд разрешения еще раз допросить свидетеля. «Свидетель, вот вам табель-календарь, уточните время прихода Лисова для ознакомления с книгой». Минуты на три установилась гробовая тишина. А потом уверенно прозвучали слова: «Это было в период с 19 по 23 октября». Попросили пояснить, и все оказалось просто и убедительно. В рабочую неделю с 5 по 9 октября Лисов не мог приходить, так как это явно не середина месяца. В следующую рабочую неделю, с 12-е по 16-е число, Лисов не мог приходить дважды, поскольку с 13-го по 15-е она была прервана командировкой. Остается единственное — с 19 по 23 октября. Как оказалось, именно в эту неделю он работал в утреннюю смену (предшествующая была в вечернюю, а свидетель запомнил, что Лисов приходил по утрам).
Ну, а с Бахтадзе момент упущен окончательно. Процесс, как говорится, необратим. Итак, что же мы имеем? Где-то во дворе Бахтадзе нашел какой-то осколок. Впрочем, почему «какой-то»? Он нашел осколок бутылки со следами крови второй группы, что соответствует группе крови потерпевшего. Вот заключение судебно-медицинской экспертизы — том первый, лист дела 83. Можно критиковать детали, частности, тактические упущения, результат… Результат говорит сам за себя. Удивительно везет порой молодым! Будто сама Фортуна играет им на руку. Ведь не окажись на осколке следов крови, а это совершенно не исключалось — на улице снег, и результаты выезда не выдержали бы элементарной критики. Тем более что в суде Бахтадзе круто изменил свою позицию.
Листаю акт экспертизы. Обычно юриста интересует в нем лишь последняя часть — заключение. Описание же самого исследования столь обильно насыщено специальной терминологией, что гуманитарию остается лишь преклонить голову перед возможностями точных наук. Я тоже не собирался осмысливать ход лабораторных исследований, но на первой странице акта взгляд невольно задержался. «На исследование представлен осколок бутылки, имеющий размеры: длина — 11,5 см, ширина — 10 см…» Позвольте, но ведь в протоколе осмотра вещественного доказательства была названа другая цифра: длина — 11,5 см, ширина — 5,7 см. Расхождение по ширине почти в два раза.
И опять перед глазами злосчастный осколок. И только теперь становится окончательно ясно, что нужно было его сфотографировать, обязательно нужно. По правилам масштабной фотосъемки, как полагается, чтобы упредить все возможные недоразумения. Ведь что такое в осколке длина и что такое ширина? Как измерить этот уродливый предмет, где у него начало и где конец? Никаких правил на сей счет не существует. А потому следователь измерял так, а эксперт эдак. Вполне вероятно, что оба они правы, скорее всего правы, но в сознании моем теперь стали существовать два осколка — тот, который был найден на месте происшествия, и тот, который исследовался экспертом.
Обратил ли внимание на это противоречие суд? Протокол судебного заседания, том второй, в конце. Да, конечно, не мог не обратить. Специально по этому вопросу в суд был вызван эксперт. «Товарищ эксперт, каким образом вы измеряли осколок?» — «Я измерял осколок по максимальной длине и максимальной ширине». «Суд определил: измерить осколок в судебном заседании по максимальной длине и максимальной ширине». Результаты: длина — 11,5, ширина — 9,5 см. Почти так же, как у эксперта.
А есть ли у осколка ширина 5,7 см? Если есть, то все в порядке, значит, это все тот же осколок. Если нет, то противоречие остается. К сожалению, суд не задал себе такого вопроса и ограничился измерениями по максимальным параметрам. Правда, осколок был предъявлен понятым, присутствовавшим при его обнаружении, правда, понятые подтвердили, что это есть именно тот осколок. Но доказательственного значения эта судебная процедура уже не имела, поскольку опознание было проведено без соблюдения процессуальных норм. По правилам предмет может предъявляться для опознания только в группе однородных предметов.
Поставив точку в последней фразе, я облегченно сказал: «Уф-ф» — и перелистал написанное. Боже! Сколько же можно об одном осколке. Ведь если кто-нибудь возьмется читать это, он и до половины не дотянет. В интересах читабельности надо решительно сократить. Я было взялся черкать, но остановился, поразмыслил и… восстановил написанное. Я — юрист. А кто, кроме юриста, может достоверно рассказать об этой профессии, о моей профессии, которой я посвятил жизнь. И осколок этот — не просто осколок. Он сидел в мозгу моем и в сердце много дней, потому что где-то там, далеко, сидел в колонии парень и ждал моего решения, и мать ждала.
Много написано о работе следователя. И хорошей много литературы, и похуже есть. Большая ее часть, как я заметил, ставит своей главной целью заинтересовать читателя тайной, увлечь поиском. А цель диктует средства — динамичность действия, эффективность следственных ходов, неотвратимость победного финала. Все это действительно интересно. Но это праздники, а не будни следователя. Кто же расскажет о буднях?
Следователь всегда втайне завидует своим ловким коллегам из книг и кинофильмов. Красиво работают люди, легко, раскованно, не связаны никакими формальностями, ни канцелярщины тебе, ни писанины. А тут протоколы, протоколы, протоколы до ломоты в пальцах.
Да, протоколы. Без этого нет следствия. И пожалуй, не было. Даже 400 лет назад изуверы из толедской инквизиции скрупулезно фиксировали каждый «ох» истязаемого вероотступника, хотя подобные документальные свидетельства лучше бы и не оставлять потомкам.
Следственный документ сейчас — это, прежде всего, гарантия законности. И ни одно действие следователя не будет признано действительным без строгого документального оформления. Можно блестяще обнаружить улику и потом все испортить одним неверным шагом при ее документировании. Искусство процессуального оформления доказательств стоит не меньше, чем искусство их обнаружения. Об этом следователь узнает еще в институте, но нутром всем прочувствует справедливость данной истины лишь с годами практики.
Вспоминается одно трудное дело, обещавшее поначалу быть легким. При осмотре
