Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
При слове «шикарные» Норов поморщился. «Шикарная вилла» на берегу моря в Испании у чиновника из провинции, который еще вчера торговал женским бельем на барахолке… Мило. В духе времени.
— «Приемлемые», это сколько? — спросил он.
— Примерно по полтора миллиона, — с готовностью ответила Верочка.
— Действительно, недорого, — усмехнулся Норов. — И еще миллиона в два обойдется дом.
— Необязательно же строить большой. Можно будет и в миллион уложиться.
— Плюс налоги, плюс содержание.
— Зато — свое! — Верочка вздохнула. — Людмила говорит, через три года там все в два раза дороже будет стоить.
— Сделай мне еще кофе, — попросил Норов вместо ответа.
Она встала, взяла чистую чашку и налила ему кофе.
— Просто Ване нужно к морю, — прибавила она, когда машина перестала гудеть.
В отличие от него она не называла сына «Ванькой», ей казалось, что это совсем по-деревенски. Ее попытка представить разговор о покупке виллы в Испании заботой о здоровье сына выглядела детской уловкой.
— Ты и так ездишь к морю два раза в год. Сама выбираешь страну. Чем тебе плохо?
— Я не говорю, что мне плохо, просто это — другой уровень.
Она явно повторяла чужие слова, должно быть, услышанные от Людмилы.
— Он на Людмилу оформляет?
Она чуть покраснела, будто он поймал ее на проступке.
— Ну да, он же не может на себя. Это же запрещено.
— На жену тоже запрещено, — пожал плечами Норов.
Верочка наморщила лобик, соображая.
— Ну, можно, наверное, на маму, — неуверенно предложила она.
— Нет, — решительно сказал Норов. — Нельзя! Ни на тебя, ни на маму.
— Но Петров же так делает!
— Ему — можно. Мне — нет.
***
Через несколько дней во время совещания у Осинкина Норов заметил на его столе несколько ярких цветных проспектов с предложениями недвижимости в Испании. Когда они остались вдвоем, он взял один и полистал.
— Дачку присматриваешь? — с иронией поинтересовался он. — Лимоны выращивать?
Осинкин издал свой смущенный смешок.
— Да Володя Петров принес, — пояснил он. — Говорит, землю хорошую там приглядел. Предлагает купить и дома построить. Ты — как?
— Я, пожалуй, здешними огурцами обойдусь. Мне соленые огурцы с похмелья больше помогают, чем лимоны.
Осинкин понял, посмотрел на него и вздохнул.
— Да я и сам к этому не лучше тебя отношусь. Но с другой стороны, все так делают! И в Москве, и в Питере, и в других городах. Ольга уж больно хочет, постоянно разговоры заводит, мол дети, всякое такое. Да ты, наверное, и сам все понимаешь.
— Понимаю, — кивнул Норов. — У самого детей куча, все — от разных жен и все в Испанию хотят.
— Паш, ну а что в этом такого уж дурного?
— В покупке чиновником недвижимости за границей? Ну как тебе объяснить? Ровным счетом ничего. Одно хорошее. Позаботился о родине, купил виллу у моря и дальше заботится
— Да перестань! У ребят из Кремля — целые поместья в Италии и во Франции. Все Лазурное побережье скупили и половину Тосканы! Яхты, виллы, виноградники. Сейчас на такие вещи иначе смотрят, не так, как раньше.
— На взятки-то? Да мне плевать, как они смотрят, важно, что я на них все так же смотрю. Взятки они взятки и есть.
Осинкин поморщился, показывая, что ригоризм Норова считает излишним.
— Ладно, — сказал он. — Оставим.
Они заговорили о другом и больше к этой теме не возвращались.
***
В машине Норов достал телефон, чтобы позвонить Анне, и обнаружил записку от нее: «Была на обследовании, пропустила твои звонки, прости, пожалуйста. Позвони, когда сможешь». У него сразу отлегло. Он набрал ее.
— Ой, наконец-то! Ты! — радостно воскликнула она слабым голосом. — Ужасно по тебе соскучилась! Прямо сил нет! Ты на меня не сердишься за то, что я не смогла ответить? Ты прости, пожалуйста. Я так расстроилась, когда увидела твой звонок. Расплакалась!
— Дурочка моя маленькая! — нежно прервал он. — Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, все в порядке, ты не волнуйся. Понимаешь, меня забрали на это дурацкое обследование, а телефон велели оставить, и я не могла ответить. А потом увидела, что ты звонил, думаю, ну все! — голос ее дрогнул. — Прости! Я стала такая плакса. Все время плачу. Извини, пожалуйста. Послала тебе записку и вот жду.
— Что ж ты сразу не перезвонила?
— А вдруг ты занят? Я не хотела отрывать…
— От чего?! Я же только о тебе и думаю!
— Ты думал обо мне? Правда?
— Дурочка любимая, о чем еще мне думать?
— Ну, я не знаю, может быть, о смысле жизни. Раньше ты всегда думал о смысле жизни.
— Я и сейчас об этом думаю. Просто смыслом моей жизни сейчас стала ты.
— Я?! Ты серьезно? Ну, вот, я опять плачу! Прости…
— Зачем же ты сейчас плачешь?
— От радости. Вот ты звонишь. И ты никогда не называл меня так.
— Как?
— Дурочка. Это очень… интимно. Я не буду плакать. Это, наверное, от температуры…
— Высокая?
— Нет, не очень…
— Какая?
— Я не знаю. Мне не говорят, я не спрашиваю.
— Что болит?
— Ничего, только дышать трудновато, — она действительно говорила с паузами, короткими фразами, часто переводя дыхание. — И кашель. И немного голова кружится, проваливаюсь… Ты не сердись, если я плохо соображаю…
— Много вас в палате?
— Нет, четверо. Все старше меня… Одна дама, ей уже за семьдесят — очень объемная, такая, ну, ты понимаешь, да? Она в тяжелом состоянии, без памяти, ее переворачивают медсестры, вдвоем. Ты только не волнуйся… Со мной все будет в порядке! Я ужасно сильная, прямо, как лошадь.
— Я заметил.
— Ты же сам говорил, что я — как лошадь.
Он невольно улыбнулся.
— Я не то имел в виду, впрочем, неважно. Ты моя русская, прекрасная бабочка. Только длинноногая.
— Французская лошадь, — поправила она. — Такая коричневая, шоколадного цвета. Коричневая — это какая, гнедая?
— Гнедая.
— А вороная — черная?
— Да, черная.
Она вдруг замолчала.
— Алло, ты меня слышишь? — с тревогой спросил он.
— Любимый, — сказала она тихо и опять замолчала.
— Что с тобой? Ты в порядке?
— Всю жизнь хотела тебя называть «любимый» и не решалась. Зато теперь можно… Хорошо!
Она говорила медленно и радостно. Он почувствовал, как к горлу подступает ком, хотел что-то сказать, но побоялся, что выдаст себя голосом.
***
В одном Осинкин был прав: атмосфера в стране менялась и менялась стремительно. Чиновники повсеместно наглели, брали и тащили, не опасаясь прессы, которой теперь заткнули рот. Министры и губернаторы подминали под себя целые отрасли промышленности и хозяйства. Коррупция
