Димитрис Раванис-Рендис - Современный греческий детектив
— Вот это номер!
Из трубки явственно доносился шум.
— Я останусь здесь, — сказал Менеджер. — Как закончится ремонт, подъеду на машине прямо к «Большой национальной». А оттуда — сразу на паром, потому что работы здесь на всю ночь.
От досады следователь так стукнул кулаком по столу, что зазвенели бутылки.
— Говорю тебе, ремонт продлится всю ночь, — продолжал Менеджер. — Это как пить дать.
— Черт побери!
— Если не везет, то это надолго! Уж я-то знаю…
— И что теперь?
— Что теперь? Я же сказал: остаюсь в мастерской. Если у них не стоять над душой, они и до завтрашнего вечера не сделают. А ты можешь поступать, как заблагорассудится. Шефу я позвоню.
На этом разговор закончился. Рассерженный следователь подошел к окну, потом к двери, затем опять вернулся к окну и открыл его.
— Погода прямо чудо, — сказал он, вздохнув. — Ну что ты будешь делать! Менеджер говорит, ремонт на всю ночь!
Оставив окно открытым, он вернулся к шахматной доске.
— Чей ход?
— Ваш.
— Я буду играть стоя. Тебя это не раздражает?
— Нет. Почему это должно меня раздражать?
— Мне что-то не сидится.
Не прошло и трех минут, как следователь прервал игру.
— Нет настроения, — вдруг сказал он и оттолкнул ногой стул.
— Поверьте, я вас понимаю.
— К тому же мне нужно в туалет! — буркнул он. — А ты встанешь у двери! И чтоб без сюрпризов!
Парень поднялся и застыл в нерешительности. Следователь уже вышел в ванную, но вернулся и закрыл окно. Потом опять удалился, а парень встал у полуоткрытой двери.
— Не молчи! — раздался голос из ванной. — Говори что-нибудь, чтобы я тебя слышал и знал, что ты здесь.
— А что мне говорить?
— Неужели сам не можешь придумать? Пой государственный гимн!
— Что-что?
— Пой!
— У меня слуха нет.
— Это не имеет значения, мы не в концертном зале. Давай-давай. Только громко, чтобы мне было слышно.
Парень запел государственный гимн, допел до третьего куплета, пропел припев, а дальше забыл слова и начал сначала.
— Слушай! У меня идея! Гениальная идея!
— Вас что, в туалете осенило?
— Еще бы! Самые блестящие идеи всегда приходят в туалете.
— И что это за идея?
— Прогулка по городу! — громко сказал следователь и спустил воду.
Парень из кафе «Спорт» молча смотрел, как следователь выходит из ванной, застегивая брюки.
— Прогулка по городу! — повторил следователь. — Ну как тебе моя идея?
— Ваша идея… мне кажется весьма оригинальной.
Следователь рассмеялся.
— А я думал, она тебе покажется подозрительной.
— Подозрительной? Это еще почему?
— Как раз в силу своей оригинальности. Ну что, согласен? Если не хочешь — предложение снимается, и никакой прогулки не будет.
— Я готов!
— Ну и отлично, а то я здесь просто задыхаюсь! Да тут еще Менеджер со своими новостями: мол, ремонт продлится всю ночь. Представляешь, почти сутки сидеть в этом паршивом семьсот семнадцатом номере!.. Э-э, нет! Но пока мы вдвоем, вся ответственность за тебя лежит на мне. И я надеюсь, ты не сыграешь со мной плохую шутку. А?
— Я вообще шутить не мастер.
— На всякий случай должен тебя предупредить: я четырежды занимал первое место в соревнованиях по стрельбе из пистолета. Так что, если и надумаешь, далеко тебе не убежать.
— Ничего я не надумаю.
— Ладно! Больше к этому возвращаться не будем. Мое дело — предупредить… Впрочем, я не собираюсь тебя насиловать. Чем гулять по принуждению — лучше уж вообще не выходить. И наручники я на тебя надевать не стану. Где это видано: таскать человека по городу в наручниках?
— К чему такое многословие? Если бы я не хотел идти, то так бы и сказал. Ваша идея мне нравится. У меня нет абсолютно никаких возражений.
Следователь погасил сигарету и сказал:
— Давай условимся: прогулка будет длиться ровно час. Думаю, часа вполне достаточно.
— Ладно, час так час.
— Прекрасно! Первое, что нам надо сделать, — сказал следователь, отпирая дверь, — это побриться. Сразу почувствуем себя лучше.
— Прикажете побрить еще раз? — Парикмахер склонился надо мной и произнес это таким заговорщическим тоном, будто спрашивал: «Марихуаны не желаете?» Или: «Ну а как насчет Лолиты?»
Когда он нагнулся, его горячее дыхание защекотало мне шею. Влажное и горячее, как те салфетки, которые он, закончив брить, положит мне на лицо, чтобы освежить кожу.
Я вздрогнул, ощутив это дыхание. Пахнуло мятой, и от этого запаха мне стало тошно.
Возле раковины в зеленоватом пластмассовом стаканчике стояли веточки мяты. Брея меня, он то и дело отрывал по листику и жевал. А затем сплевывал на пол из мраморной крошки, причем так яростно, будто плевал кому-то в лицо. И сразу же отрывал следующий листик.
Не выношу запаха мяты. У меня на нее аллергия. А еще этот зеленоватый стаканчик, весь в полузасохшей пене, напоминающей застарелый крем на торте или слюну, которую забыли вытереть. К этому стаканчику парикмахер то и дело прикасался своими вымазанными в мыльной пене пальцами.
— Ну так что, будем бриться еще раз? — переспросил он.
Мне захотелось послать к черту и его самого, и бритье, но, сам не зная почему, я передумал.
— Ладно! — сказал я без особого энтузиазма. — Раз уж вы так настаиваете, брейте.
— Чудесно! — воодушевился парикмахер, как будто я сообщил ему нечто чрезвычайно приятное.
И какими-то уж слишком вычурными движениями он принялся натачивать бритву.
— Только осторожно! — предупредил я. — У меня кожа очень чувствительная. Ее порезать так же легко, как папиросную бумагу. Одно неловкое движение — и уже кровь. А я не выношу крови!
Парикмахер изобразил на лице кривую усмешку, которая отчего-то напомнила мне скомканную визитную карточку. Я заметил прилипший к его нижним зубам листик мяты, и меня опять затошнило.
— Ну что вы! Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказал он таким тоном, словно проклинал меня и одновременно успокаивал. — Все говорят, у меня легкая рука!
— Неужели? — Я изобразил удивление. — А я и не заметил. Большое упущение с моей стороны! Ну, раз так, и впрямь беспокоиться нечего.
Парикмахер продолжал точить бритву, напевая какую-то песенку. Слов я не разобрал. Впрочем, не очень и вслушивался.
— Ну и жарища сегодня! — Парикмахер сердито глянул на меня, словно я отвечал за погоду.
— Что вы сказали? Ах да, сегодня жарко… очень жарко.
Он посмотрел на меня как на идиота.
— Жарко — не то слово, — язвительно заметил он. — Жа-ри-ща страш-шная!
— Ну ладно-ладно, — поспешно согласился я. — Как вам больше нравится. Пусть будет «страшная».
Две или три минуты парикмахер молчал, и я уж решил, что репертуар его иссяк, но не тут-то было!
— Знаете, что я вам скажу? — Он опять перешел на заговорщический шепот. — Ваш пиджак… Почему бы вам не снять пиджак? Легче будет.
Я опешил. Потом рассердился.
— Послушайте, как вас там, пиджак я снимать не буду. Мне лень. Понимаете, лень! То снимай, то надевай! Вы, как я вижу, заканчиваете, так о чем разговор?
— Нет-нет! — заволновался парикмахер. — Не торопите меня, прошу вас! Не надо торопить! Всему свое время!
Я не ответил. Своей неуемной болтовней он меня довел до белого каления. Единственный выход — не обращать на него никакого внимания и стоически молчать, не давая повода для продолжения разговора. Ничего лучшего мне в голову не приходило.
Но парикмахер и не собирался оставлять меня в покое. Помолчав с полминуты, он начал опять:
— Я с ума схожу от этой жары! Просто немыслимо!
Он расстегнул две верхние пуговицы, кроме той, что на воротнике рубашки. Обнажилась грудь, заросшая длинными рыжеватыми волосами, вся мокрая от пота.
Ого, да у него медальон… Золотой? Может, золотой, а может, и нет… Я пытался разглядеть, что там на медальоне, но не смог. Сперва мне показалось, что два голубя. Но, присмотревшись, я решил, что это цыплята.
— Ваш приятель мудрее вас! — нашептывал парикмахер, надраивая мне правую щеку. — Видите? Снял пиджак и сидит себе преспокойненько. А вы… Такой упрямец!
Что ему ответить? Не стану же объяснять, что снимать пиджак мне нельзя ни при каких обстоятельствах, пусть даже я растаю от жары. Согласен, жара невыносимая, а что поделаешь? И всему виной мой «приятель». Вон он, сидит как ни в чем не бывало и, ожидая своей очереди, листает иллюстрированный журнал. Но если «приятель» вдруг бросится к выходу, мне придется выхватить пистолет. А пистолет у меня в пиджаке, в левом внутреннем кармане.
Если бы я мог все объяснить парикмахеру, он, наверно, понял бы меня. Но поскольку это невозможно, то мне оставалось лишь позволить ему рассуждать о моем пиджаке до тех пор, пока ему самому не надоест.
