Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Квирку оставалось только согласиться и отвернуться. Уж он-то знал кое-что об обычной неудовлетворённости.
6
Они прошли по наклонным улочкам, ведущим вниз от Старого города, и вышли к набережной. Там были и другие пары – прогуливались бесцельно и мечтательно, как и они сами, возможно, такие же подвыпившие. Море сегодня вечером было таким же гладким и плоским, как овал из чёрного стекла, пересечённый лунной дорожкой цвета потускневшего золота. Где-то играл ресторанный или гостиничный оркестр – Квирк узнал эту старомодную, тягучую мелодию, но не мог дать ей название. Музыка колыхалась волнами туда-сюда в мягком ночном воздухе, вальсируя сама с собой.
– Полагаю, ты нервничаешь из-за того, что мы настолько свободны от забот, да? – спросила Эвелин.
Квирк рассмеялся.
– Да, конечно. – Он опустил взгляд на свои замшевые туфли. Подумал, что, возможно, обуться в них было не такой уж плохой идеей. – Но счастливы ли мы – или просто пребываем в состоянии обычной неудовлетворённости?
Как всегда, Эвелин отнеслась к вопросу серьёзно. Квирк наблюдал, как она изучает его со всех сторон, как будто это была некая вещица тонкой работы со множеством сверкающих граней, каждая из которых требует самого скрупулёзного внимания.
– Конечно, да, обычная неудовлетворённость – наш режим по умолчанию, – сказала она, – но разве ты не согласен, что бывают моменты – а на самом деле даже довольно продолжительные периоды времени, – когда каждый, включая даже таких людей, как ты, испытывает то самое знаменитое океаническое чувство единения с целым миром, до самых его глубин и до самых его высот?
Квирк начал уже отшучиваться, но осёкся, внезапно охваченный странным беспокойством.
Для него океан неизменно означал смерть.
Эвелин ждала его ответа, но он не хотел говорить – вернее, не мог. Что тут было сказать? Какое право он имел говорить о смерти не с кем-нибудь, а именно с ней? От дальнейших наводящих подсказок жена воздержалась. Иногда молчание бывает красноречивее слов. Её рука была сплетена с его рукой, и теперь она крепко прижала его локоть к своему боку.
– Бедненький ты мой, – сказала она, – дорогой ты мой.
Она произнесла «таракой», подшучивая над собственным акцентом путём его утрирования, – Эвелин часто так делала. Её иностранное происхождение – иностранное по отношению к Квирку – было одной из многих вещей, которые она находила забавными. Как можно быть собой и при этом иностранцем относительно кого-то другого? Вот одна из многочисленных загадок, над которыми ей приходилось ломать голову всю свою эмигрантскую жизнь.
Квирк наконец заговорил.
– В одном из так называемых сиротских училищ, к обучению в котором меня приговорили в детстве, была старая монахиня, – сказал он. – По крайней мере, это я полагаю, что она была монахиней. Во всяком случае, помню, что у неё было чёрное облачение.
– Чёрное влечение?
– Облачение. Одеяние, которое она носила, – объяснил он. – Её униформа.
– А-а. Чёрное облачение. Понятно. Звучит как нечто греховное.
– Она заведовала лазаретом и должна была заботиться о нас, когда мы болели. Не то чтобы нам дозволялось болеть, за исключением самых крайних случаев – когда кто-то из нас имел наглость взять да помереть, поднимался шум. Короче говоря, жизненной константой этой женщины, железным принципом, согласно которому она жила, было порицание. Всё, что отдавало терпимостью, лаской, заботой, подлежало пресечению. Лучше всего врезалось мне в память её присловье: «Всякий смех обернётся плачем». Эту фразу она твердила при малейшем признаке хорошего настроения, веселья, – он сделал паузу, – «счастья». – Квирк издал короткий горький смешок. – Вообще-то у неё не было причин говорить так часто, поскольку в этом заведении было ничтожно мало поводов для смеха. Мы приучились делать морду кирпичом, когда она оказывалась рядом. У неё имелся кожаный ремешок, прикреплённый к поясу, и, скажу тебе, пускать его в ход она умела.
Эвелин снова сжала его ладонь – крепче прежнего.
К этому времени они подошли к крыльцу гостиницы – и тут остановились, охваченные весельем и внезапным удивлением. Через большое квадратное окно справа от главного входа им открылся освещённый, словно на сцене, вид на толпу безукоризненно одетых танцующих пожилых пар. Пары всё скользили и скользили по кругу, бодро, но сдержанно, выпрямив спины и гордо подняв серебристые головы, – галантные, элегантные до мелочей и бесстрастные, как марионетки. Это и был источник вальсовой музыки, которую Квирк слышал ранее.
– «Весёлая вдова», – пробормотал он.
– Что?
– Название оперетты. Я только что узнал музыку оттуда.
– Мне всегда казалось, что это жестокое название.
– А как это будет по-немецки?
– Да почти так же. «Die lustige Witwe».
Минуту они смотрели и слушали, а затем, без дальнейших комментариев, вместе поднялись по ступенькам и вошли в отель.
– Давай посидим немного в гостиной, – предложила Эвелин. – Ночь слишком прелестна, чтобы позволить ей закончиться прямо сейчас.
Они устроились за столиком у другого большого окна, выходящего на набережную и залив, озарённый лунным светом. Эвелин заказала травяной чай, который, когда его принесли, наполнил комнату тонким благоуханием сушёных цветов апельсина.
– Это, наверно, всё равно что пить аромат, – заметил Квирк.
Она состроила ему гримасу.
В самом начале их пребывания в гостинице Квирк завязал знакомство с одним из барменов, неопрятным стариком с крупными волосатыми ушами и в скрипучих кожаных ботинках. Теперь этот человек, без всякого приглашения, принёс к столу рюмку виски «Джеймисон Крестед Тен», а рядом с ней на подносе – стакан простой воды.
– Вино, бренди, а теперь ещё и вот это, – сказала Эвелин, глядя на виски. – Сегодня ночью ты наверняка уснёшь.
– Наверняка, – согласился Квирк, отпивая из рюмки.
Это было совсем другое дело. Как он смаковал ощущение виски, медленно текущего по сложному переплетению трубок за его грудиной. Несварение желудка затрепыхалось в последний раз и угасло – старая-добрая марка «Джон Джеймисон и сын», на тебя всегда можно положиться! Он откинулся назад, и плетёное кресло затрещало под ним, как костёр. Эвелин, сидящая напротив, улыбалась в своей рассеянной манере, как обычно, без какой-либо конкретной причины. Затем подняла на него глаза. За ней водилась привычка время от времени смотреть на Квирка с выражением, напоминающим смесь удивления и подспудного восторга, как будто она не знала мужа раньше, но случайно наткнулась
