Владимир Тодоров - Пятый арлекин

— Что это?— спросил я в недоумении.

— Заповеди,— просто ответил Новоселов.

— Чьи заповеди, Христа?

— Зачем же, это заповеди основателя буддизма Сиддахартха Гаутамы, ставшего Буддой.

— Так Гаутама и Будда — одно и то же лицо?

— Конечно. Как до вас, физиков, трудно все доходит,— не удержался и съязвил энциклопедист Новоселов.

— Спасибо, Иван Игнатьевич,— сказал я и положил трубку. Почувствовав на себе внимательный взгляд, я поднял голову и вздрогнул: напротив меня, на бюро красного дерева, сидя в позе лотоса, на меня смотрел сам Сиддахартха Гаутама, с немигающим глазом во лбу. Так вот он каков, этот неведомый Будда, отрешенный ото всех мирских забот, сумевший разорвать связь человека с ма­териальным миром! И не абстрактного человека, а жизнь Виктора Веретенникова. Что послужило причиной испуга, почему Виктор боялся, что глаз Гаутамы засветится и наступит трагедия? «Нрав­ственная порча связывает его со всем материальным миром»... Не­ужели Виктор так поддался религиозной философии буддизма, что вошел в разлад с собственным внутренним миром, что и послужило причиной его смерти? Но было потрясение, ужас... Откуда? Вере­тенников никогда не был религиозным. Значит, дело не в религии, а в самом Будде, вот этой бронзовой скульптуре с пронзительно изучающим или осуждающим взглядом? Виктор был собирателем, фанатичным и неистовым, может вся трагедия для него заключалась именно в этом Будде, а не в Будде, как основателе религии и буддизма? Откуда он у него? Виктор всегда делился по поводу своих последних приобретений, но про Будду я ничего не слышал. Значит, это новое приобретение, которое у него появилось за несколько дней до смерти. Выходит так. Вот записи в настольном календаре. Так, седьмое июня. Но это же за день до его смерти! Буквы большие, неестественные, похоже, будто Виктор рисовал их, размышляя над смыслом. И текста как такового не было, одни фамилии... Черемисин Павел Дмитриевич, далее шел крестик, такой, какой обычно бывает на макушке церквей с косой перекладиной внизу; Журавлев Пров Яковлевич — крестик; Лаврентьев Семен Иванович — крестик; Рачков Василий Михайлович — крестик; в конце — Веретенников Виктор Николаевич, крестик и вопросительный знак. Все фамилии были объединены одной цепью, концы которой сходились к Будде, нарисованному Виктором... Я немедленно вскочил с кресла. Что же выходит, все эти люди, бывшие владельцы Будды, так надо полагать, умерли? Я слышал про смерть Рачкова, покончившего с собой. У меня мелькнула догадка, но такая страшная и нелепая, что я не выдержал и стал лихорадочно искать в телефонном справочнике телефон Лаврентьева или Рачкова, потом сразу же передумал. Се­годня уже поздно, а завтра я раздобуду адреса всех указанных лиц и выясню обстоятельства их смерти. За окном быстро наступали сумерки. Я посмотрел на Будду и отвел глаза. Я ощутил какую-то внутреннюю связь между ними, связь непонятную и тревожную. Я чувствовал, что близок к разгадке опасной для меня тайны, еще раз глянул на Будду и отправился спать к себе домой, тщательно заперев квартиру. Пусть обо мне думают что угодно по этому поводу, но я знал, что ночь в этой квартире, с учетом моего озарения по поводу причин смерти владельцев Будды, приблизила бы и мой конец. Я не боялся реальных опасностей, но здесь таилось нечто, обладающее  такой силой разрушения, что я не стал искушать судьбу. Люди,  которых я знал лично — Веретенников и Рачков, были гораздо сильнее меня. В кармане у меня находился листок из календаря с  фамилиями известных Виктору бывших владельцев Будды.

Не составило большого труда узнать в адресном столе нужные  мне адреса, кроме адреса Черемисина: он в нашем городе среди проживавших не числился. Не стану подробно описывать свои визиты в дома, где проживали владельцы Будды: уже в доме Нины Васильевны Рачковой я узнал про роковые слова ее мужа, сказанныеза день до смерти о таинственном светящемся глазе. Эти слова произносили все, кто соприкасался с Буддой, кроме застрелившегося  Журавлева. Вдове Прова Яковлевича по поводу этих слов ничего не  было известно. Я уж не знаю, что думали эти женщины обо мне,  когда я наводил их на разговоры о Будде: вероятно, одно — что я не вполне нормальный собиратель, который попросту опоздал, поскольку Будду уже давно купили. Давно — не касается Рачковой,  которая продала его совсем недавно и ничего не знала о трагических обстоятельствах кончины Веретенникова.

В начале пятого я оказался поблизости — случайно ли?—от художественного музея." Да,— ответила смотрительница одного из  залов,— у нас имеется специалист по восточному искусству. Пройдите через зал, потом через коридорчик и в двадцать седьмой комнате спросите Дурова Петра Григорьевича. Такой старенький симпатичный человек." Яс упорством фанатика пошел искать Дурова. Одному в квартиру Веретенникова мне возврашаться не хотелось.

Я попросил Дурова уделить мне полчаса времени.

— Принесли что-нибудь интересное, да?— живо спросил Дуров,  пытливо оглядывая мои руки на предмет обнаружения свертка или  дипломата. Не увидев ничего, он как-то сразу потух.— Я вас слушаю.

— Если можно, посидим на скамеечке во дворе,— попросил я, заприметив через окно небольшой дворик с фонтаном посредине,  над которым нависали сочнозеленые ивы.

— Хорошо, если вас больше устраивает. Мы расположились на скамейке, я закурил, не зная с чего начать, чтобы не показаться сумасшедшим перед специалистом по  восточному искусству Дуровым. Если я неожиданно безо всякого  вступления бухну про Будду, обвинив его в смерти нескольких человек, Дуров попросту не захочет со мной разговаривать.

— Ну,— поторопил меня Петр Григорьевич,— что же вы замолчали? Ваш визит касается какого-нибудь произведения, да? Живопись, прикладное искусство?

— Понимаете,— пробормотал я невнятно,— это произведение, но вокруг него столько мистического, что я не знаю, с чего начать, чтобы не показаться  сумасшедшим.

— Напрасно вы переживаете, начинайте прямо, тем более, что я большой поклонник мистического. За мистикой всегда стоят самые интересные реальные, да-да, реальные события. Итак, что это за произведение?

— Это Будда.

— Будда? Чрезвычайно интересно. С тех пор, как мы приобрели коллекцию Корсакова, где были удивительные Будды разных стран, нам больше ничего не попадалось. Не несут, вероятно, находятся  покупатели более обеспеченные, нежели музей. Это ваш Будда?

— Нет, он из коллекции покойного Веретенникова.

— Виктора Николаевича? Слышал, что он умер совсем недавно.  Я хорошо знал и Виктора Николаевича и его коллекцию, там есть  уникальные миниатюры русских художников восемнадцатого, начала девятнадцатого века, бывал у него в доме, но никогда не видел  ни одного Будды. Это, вероятно, что-то свежее. И что же это за Будда?

 — А вы знаете, как умер Веретенников?— не отвечая на вопрос, в свою очередь спросил я.

— Вроде! сердце подвело,— неуверенна произнес Дуров.— А  что, вы знаете другое?

— Он умер от страха, обыкновенного человеческого страха.

— И что же? При чем здесь Будда?

— У этого Будды во лбу огромный глаз, то есть не глаз, а , какой-то камень, может полудрагоценный, и он очень похож на глаз. 

— И как вы связываете наличие этого глаза со смертью Веретенникова?

— Самым прямым образом: вечером он позвонил мне, говорил  о разном, пытался казаться беззаботным, потом сказал, что если с ним что-нибудь произойдет, значит у Гаутамы засветился глаз. Как  вы знаете, Гаутама и Будда, одно и то же лицо. 

 — Может, он шутил?

 — Послушайте,— почти закричал я, вскакивая со скамейки,—  я вам кажусь сумасшедшим, да? Я преподаватель физики и не стал  бы приходить морочить вам голову только потому, что какой-то Виктор мне сказал про глаз Гаутамы. Но то же самое говорили все бывшие владельцы Будды: они боялись, что у него засветится глаз,  и все они, понимаете — все, покончили с собой. Никого нет в  живых...