Я жила в плену - Флориан Дениссон
Он протянул ей прозрачный стаканчик с водой, она поблагодарила, выпила, дождалась, чтобы он сел за стол, и робко улыбнулась.
– Я поступлю, как вы сказали, и подам жалобу, – чуть увереннее объявила она.
– Мадам, я всего лишь хотел напомнить вам о ваших правах и ни в коем случае не настаивал. Вы описали поступок этого человека, я именно это характеризую как правонарушение.
– Вы правы. Хотя все не так уж и страшно – он же меня не изнасиловал.
– Уголовный кодекс определяет его поведение как сексуализированное нападение. Мадам, поймите, я смогу действовать, только опираясь на вашу жалобу. Я…
– Да-да… – едва слышно пробормотала она.
– Назовите вашу фамилию, имя, возраст и род занятий.
Ну вот. Приехали.
Она всегда знала, что этот момент настанет и она окажется там, где находится сейчас. А ты что думала? Что явишься из ниоткуда, как цветочек, и никто ничего не заметит? Не задаст ни одного вопроса? Ты собралась жить в стороне от людей?
– Савиньи. Виктория. Двадцать шесть лет. Безработная.
Фраза получилась рубленой, как будто ее произнес бездушный робот, набитый электроникой. Паузы между короткими словами призваны были замедлить неумолимый бег времени, оттянуть начало катаклизма, готового обрушиться на ее голову.
Зрачки капрала превратились в два ониксовых шарика, позвоночник, от копчика до затылка, пробил электрический заряд.
Виктория Савиньи.
Перед глазами на мгновение встал пожелтевший плакат, спрятанный за сейфом в кабинете шефа.
Виктория Савиньи здесь, перед ним? Нет, невозможно. Исключено.
7
Младший лейтенант Робье, некогда заставший начало дела Савиньи, как его окрестили журналисты, первым позвонил Мари и Жаку Савиньи и сообщил им новость. Он услышал на другом конце провода вой и стенания, какие издает умирающее животное, сердце его болезненно дернулось, но радостно-изумленное возбуждение возобладало.
Минут через тридцать супруги явились в жандармерию, Мари увидела Викторию в дальнем углу просторного помещения, и стены словно бы раздвинулись, давая ей дорогу. Зрение несчастной матери помутилось, слезы хлынули ручьем, и на усталом лице отразилась глубокая печаль пополам с неистовым восторгом.
Виктория стояла неподвижно, сунув руки в карманы джинсовой юбки, и как будто терпеливо ждала соприкосновения с двумя людьми, которых не видела больше десяти лет. Жак Савиньи держался сдержаннее жены: он шел, отстав от нее на несколько шагов, и кивал жандармам, а когда встретился взглядом с Викторией, едва заметно прищурился и на его лице мелькнула тень сомнения.
Она ведь так изменилась… Белокурые волосы потемнели, густая челка доходила до резко очерченных бровей. Пухленькая малышка из его воспоминаний исчезла, спряталась за стройной взрослой женщиной, которую с неистовой радостью обцеловывала его жена.
В свете исключительных обстоятельств Виктории позволили вернуться домой. Жандармы приняли две жалобы, которые позже рассмотрит судья. Младший лейтенант Робье предупредил родителей Виктории, что в скором времени ей, возможно, придется снова побывать в отделе расследований.
* * *
Молодая женщина устроилась на заднем сиденье подержанного «пежо», через несколько минут ее сморила усталость, и она уснула, прижавшись щекой к холодному стеклу. Всю дорогу до маленькой живописной деревни в горах, где на опушке леса стоял их дом, Мари наблюдала за дочерью в зеркале заднего вида. Она изучала складочки и выпуклости, как океанограф, пребывающий в экстазе от потрясающего открытия в морских глубинах.
Жак вел машину, не отвлекаясь от дороги. Этот молчун, человек темперамента скорее угрюмого – как большинство савойских крестьян, – просто не понимал, как реагировать на возникшую ситуацию.
Древний автомобиль сильно затрясло на ухабистой гравийной дороге, которая вела к дому Савиньи, и Виктория, проснувшись, заметила, что на стекло из уголка ее рта натекла тонкая струйка слюны. Жак поставил машину перед крыльцом на газоне, поделенном пополам дорожкой из плитняка.
Контуры старого каменного дома резко выделялись на фоне ярко-синего неба. Деревянные панели выцветшего коричневого цвета и поросшая мхом черепица придавали ему печальный и одинокий вид; на заднем плане высились прямые ели – как любопытные жирафы, наблюдающие за прибытием нового соседа. Терраса с парапетом из того же тусклого дерева, что ставни и двери, нависала над открытым гаражом, похожим на пасть голодного людоеда. Справа к дому лепилось что-то вроде амбара: чуть осевшая крыша и массивная каменная кладка выдавали его преклонный возраст – явно старше остальных построек.
Мари и Виктория прошли по дорожке к крыльцу, а Жак тем временем запер металлическую калитку. Мать погладила дочь по волосам, взлохматила челку, и Виктория тут же поправила ее, избегая сияющего взгляда Мари Савиньи. Жак прошел между женщинами, прервав краткий момент болезненной неловкости, и отпер входную дверь.
Внутри пахло медом, вчерашней едой и пылью. Взгляду Виктории открылась гостиная с массивным деревянным столом в центре. В глубине комнаты, слева, на полке над камином стояло несколько безделушек, а у стены справа, на темном комоде, плотно столпились статуэтки святых и иконки. Над комодом висело большое овальное зеркало, отражавшее бледный свет из застекленной двери и заполнявшее тишину комнаты унылыми тенями.
Жак бесшумно исчез на маленькой кухне, а Мари начала подниматься по лестнице, жестом позвав Викторию за собой на второй этаж, где находились спальни. Ступени откликались угрюмым скрипом.
На желтой, выцветшей от времени двери из разноцветных букв было составлено «Виктори»: последняя буква давно исчезла, от нее остался только старый клеевой след. Медленно и плавно молодая женщина нажала на ручку, как будто открывала доступ в святилище. Она обвела взглядом комнату и оказалась в прошлом. Оно словно бы застыло в этих украшенных фотографиями и постерами стенах – совсем как в «капсулах времени», которые закапывают в землю, чтобы достать годы спустя.
Кровать под кремовым покрывалом выглядела по-детски из-за множества плюшевых зверушек и кучи коробок и коробочек, перевязанных лентами.
– На каждое Рождество и все дни рождения мы что-нибудь тебе дарили, – сдавленным от волнения голосом объяснила Мари. – Люди до сих пор приносят для тебя игрушки, диски, книги и всякую всячину, а я все сохраняю. А еще есть куча писем – они в ящике.
Виктория посмотрела на белый письменный стол, над которым висела афиша поп-звезды Леди Гага, томно позирующей у бассейна в сексуальном латексном комбинезоне рядом с изумительным бело-черным немецким догом. В памяти молодой женщины тут же всплыл мотив «Poker Face»[3]. Музыка – как, кстати, и запахи – наделена невероятной способностью точно датировать этапы человеческой жизни. Голос Мари Савиньи заглушил первые ноты рефрена, зазвучавшие в голове ее дочери.
– Ты, наверное, проголодалась? Сделать кофе?
Виктория покачала головой:
– Больше всего мне сейчас хочется принять горячий
