Даниэль Клугер - Смерть в Кесарии
И «покупатель», и «продавец» оказались одним и тем же лицом, неким Марком Копштейном, бывшим жителем Киева. Он уже не первый раз проделывал эту операцию. Давал объявление о наличии дешевого товара и объявление о готовности приобрести его, потом сообщал, в качестве «продавца», что, к сожалению, не может поставить товар, и, в качестве «покупателя» брал с простаков, попавшихся на удочку, некую компенсацию за издержки от несостоявшейся сделки. Судя по его цветущему виду, число бывших сограждан, не желающих отказаться от мысли разбогатеть ни за что, увеличивалось пропорционально росту алии.
— Согласись, я вел себя вполне порядочно, — сказал он полицейскому следователю. — Оба объявления — и о продаже, и о покупке — я давал на одной и той же странице газеты. Любой мало-мальски думающий человек обратил бы на это внимание и не стал бы звонить. Но мне попадались одни идиоты. Я даже не думал, что Горбачев выпустит в Израиль такое количество идиотов…
— А почему именно эфирные масла? — поинтересовался присутствовавший на допросе Розовски.
— Приятный запах, — мечтательно зажмурившись, сказал Копштейн. — Оч-чень приятный.
После чего отправился в суд, а потом — в тюрьму.
Правда, Баренбойм, все-таки, кое чему научился. Но главное — именно после этого случая Розовски окончательно утвердился в намерении открыть частное сыскное агентство.
И первых клиентов ему привел все тот же Баренбойм.
Вообще, реклама, которую ему создал сосед (теперь уже — бывший) намного превосходила ту, что иногда появлялась в газетах. А у самого Владимира дела постепенно пошли в гору. Видимо, какие-то задатки бизнесмена у него, все-таки, имелись.
6
— Ты, случайно, не домой? — спросил Баренбойм. — Мне в ту же сторону, могу подвезти.
Проблемы выбора больше не существовало.
— Домой, — сказал Розовски. Баренбойм распахнул дверцу. — Прошу!
Некоторое время ехали молча. Баренбойм включил магнитофон. Из стереоколонок, укрепленных в глубине салона, послышалось:
На другом конце стола —Тот, с которым я была,Тот, с которым провелаЛучшие года, лучшие года…
Женский голос с легкой хрипотцой выводил нехитрую мелодию с нехитрыми словами, от которых Натаниэль, почему-то немного разомлел. Баренбойм заметил это, улыбнулся:
— Нравится? Люба Успенская, слышал?
— Слышал.
— Жила в Америке, пела на Брайтоне, сейчас, в основном, в Москве.
… А потом мосты сожгла.
Навсегда…
— У тебя, случайно, нет «Битлз»? — неожиданно спросил Розовски.
— Почему нет? Есть. Возьми в бардачке, там на любой вкус… Любишь вспоминать молодость?
— Молодость… Нет, просто мне под «Битлз», почему-то, хорошо думается.
— Есть о чем?
— Еще бы.
Баренбойм поменял кассету. Они снова замолчали.
— Послушай, а ты так и не купил себе машину? — спросил Баренбойм. Они, как раз, проезжали по улице Ха-Масгер, сплошь заставленной автосалонами разных фирм. Плотно прижавшись друг к другу, предлагали свой товар «Вольво», «Мицубиси», «Субару», «Ровер». Даже «Лада», скромно примостившаяся рядом с именитыми соседями. Видимо, искрящиеся никелем, нарядные новенькие автомобили подсказали вопрос.
— Не купил.
— Почему?
Натаниэль пожал плечами.
— Не люблю железа. Идиосинкразия, наверное. Могу я иметь какую-нибудь странность? Эркюль Пуаро любит хвастаться, Шерлок Холмс играет на скрипке. Ниро Вульф непрерывно что-нибудь ест. А я терпеть не могу автомобилей.
— От скромности ты, пожалуй, тоже не умрешь, — Баренбойм засмеялся.
— Я и не собирался… — лениво сказал Натаниэль. — Обрати внимание, я сравнивал себя только с литературными героями.
— Я обратил. А чего ты не собирался?
— Помирать от скромности. Да и от другого тоже не собираюсь.
Баренбойм усмехнулся, искоса глянул на невозмутимого Натаниэля.
— Ну-ну…
— Володя, ты был знаком с Розенфельдом?
Баренбойм немного подумал.
— С каким? С Ари? Президентом «Интера»?
Натаниэль кивнул.
— Он же застрелился, — сказал Баренбойм. — Так мне говорили.
— Ты как моя бабушка. Ее спрашивали: «Сколько у вас было детей?» Она начинала считать: Циля, Роза, Миша. Трое! Ей говорят: «Как же трое? А Мулик?» — «Какой Мулик?» — «Который умер в двадцатом». — «Так он же умер!» — Розовски усмехнулся. — Так и ты. Я спрашиваю: «Ты был знаком с Розенфельдом?» А ты отвечаешь: «Так он же застрелился».
Баренбойм рассмеялся.
— Был, был знаком, — сказал он. — Не очень хорошо, но был.
— Чтоб ты знал, — нехотя сказал Розовски, — он не стрелялся. Его застрелили. Ты что, газет не читаешь?
Баренбойм помотал головой.
— Наши газеты… — сказал он. — Пусть наши газеты читает кто-нибудь другой. Ветераны Второй мировой войны, дай им Бог здоровья. Им уже нечего терять… Нет, не читал. По радио слышал. Надо же! Убили. Ай-я-яй, а как круто стоял… — он покачал головой. — Надо же… Это точно?
— Точно, точно, — проворчал Розовски. — Точнее не бывает.
— Да, дела. Так что ты скажешь? Надо человеку после этого иметь много денег?
Вопрос не требовал ответа.
— А что ты? — осторожно спросил Баренбойм. — Занимаешься этим делом, да?
Розовски ответил не сразу.
— Я еще сам не знаю — занимаюсь или нет. Между прочим, один мой знакомый полчаса назад утверждал, что это все разборки «русской» мафии.
— Ой, они везде русскую мафию сейчас видят. Какая там мафия! Ты бы у Шмулика Бройдера поинтересовался, как мафия такие дела делает.
— Шмулик Бройдер… — Розовски попытался вспомнить, где он уже слышал это имя. — Чем он занимается?
— Тем же, чем все мы будем заниматься, рано или поздно, — философски заметил Баренбойм. — Беседует со своими родителями.
— При чем тут его родители?
— Они умерли пять лет назад, — пояснил Баренбойм. — Шмулик тоже лежит на кладбище. Третий день.
— Почему?
Баренбойм огорченно вздохнул.
— На выезде из Тель-Авива ужасное движение, — сказал он. — На эстакаде. Три дня назад от Шмулика остались одни воспоминания. И безутешная вдова.
— Прямо эпидемия какая-то, — сказал Розовски. — Интересно, на каком месте в списке рискованных профессий находится профессия «русский бизнесмен»?
— Смотря где, — резонно заметил Баренбойм. — В Израиле, по-моему, довольно низко, а, скажем, в России — думаю, в самом начале списка. Где-то между альпинистом и космонавтом.
— При чем тут Россия? — Розовски пожал плечами. — Я говорю об Израиле. То Шмулик, то Розенфельд.
— Да, Розенфельд… К сожалению, я его почти не знал. Нечего рассказывать. О Шмулике кое-что знал, но вряд ли тебя это может заинтересовать, — сказал Баренбойм.
— Я сейчас сам не знаю, что меня может заинтересовать, — честно признался Натаниэль.
— Только не рассказывай мне сказки, — заявил Баренбойм. — Он не знает. Когда меня спрашивают, почем сейчас доллар, я тоже говорю, что не знаю.
— А кстати, почем сейчас доллар? — спросил Натаниэль.
— Я не знаю, — ответил Баренбойм. — Между нами, — он нахмурился, — я его конечно, под машину не толкал, но… — он запнулся.
— Но?
— Иной раз руки, честно говоря, чесались. Не удивлюсь, если это тоже не случайность, — мрачно сообщил Баренбойм. — Хотя, конечно, все может быть, но связи Шмулика и его привычки, это… — он не договорил, с сокрушенным видом покрутил головой. — Мафия… Скажут тоже. Будет тебе киллер изображать самоубийство! Нет, Розенфельд — это не мафия.
Больше они не разговаривали. Розовски думал о своем, Баренбойм — о своем.
«Вольво» остановилась у подъезда.
— Может, зайдешь? — спросил Розовски из вежливости.
— Рад бы, но… — Баренбойм постучал по циферблату своего «ролекса». — Некогда. Тетя Сарра дома?
— Нет, как всегда, у родственников.
— В Беер-Шеве?
— На этот раз — в Цфате. У моей мамы пол-Израиля в родственниках.
— Будешь звонить — передай привет, — вдруг Баренбойм оживился: — Слушай, ты так и не женился?
— Нет, а что?
— Давай познакомлю тебя с одной женщиной, — предложил Баренбойм. — Очень приличная женщина, тоже в разводе, детей нет. Бывшая москвичка, недавно приехала. С высшим образованием. Видная такая. А?
Розовски вздохнул.
— Зэев, — сказал он. — У моей мамы есть две хрустальные мечты: купить новую квартиру и женить меня вторично.
— Ну вот! — обрадовался Баренбойм. — Я же говорю! Записывай телефон. Скажешь: от меня.
— Ты не понял, — Натаниэль открыл дверцу. — Это мамина хрустальная мечта. Не моя.
Баренбойм пожал плечами.
— А-а… — разочарованно протянул он. — Ну ладно. Конечно, дело твое. Просто трудно одному… Так передай привет, хорошо?
