Бессонница - Сара Пинборо
Быть может, уже пора приступать. У себя наверху они ничего не услышат.
Я открываю iTunes, надеваю наушники и включаю воспроизведение. «Candle, Book and Bell» – моя песня дня. Хоть что-то я получила от нее. Навязчивая мелодия заполняет мою голову, и я начинаю напевать ей в такт.
Мой взгляд падает на таймер духовки. 1.13 ночи. Снаружи вспышкой резкого белого света бьет молния, и я встаю, чтобы проверить заднюю дверь. Дергаю за ручку. Дважды. Хорошо. Она заперта. Для надежности я дергаю еще раз. Песня поставлена на повтор, и я напеваю слова себе под нос.
Choices, broken-backed, Become the facts, Distract the heart from the hand, That signs it off… [26]
Я брожу по ее дому, изучая ее жизнь. Вот ее кабинет. Я наблюдала за ней. Заглядывала в окно снаружи. Гостиная – обширное бездушное пространство, совершенно очевидно, что семья не проводит здесь времени. Проверяю окна и двери на террасу. Заперты. В окно видно, как на земле поблескивают под дождем осколки разбитого стекла. Это просто на всякий случай.
По пути назад я выливаю остатки вина на спинки элегантных диванов. Кому нужны такие диваны? Они абсолютно неудобны. Ни одна деталь в них даже не намекает на уют и тепло. Они нужны только для престижа. Пока твой дом выглядит как доказательство успеха, все прочее не имеет особого значения, верно, Эмма? По крайней мере, в новостях он будет смотреться хорошо. Если им позволят снимать внутри.
Вернувшись в коридор, я бросаю на пол винную бутылку, но та, с глухим стуком приземлившись возле чулана под лестницей, не разбивается. Ее содержимое начинает медленными толчками выливаться на деревянный пол, но мне все равно. В холодильнике есть еще.
Look, look, a candle, a book and a bell…[27]
Может, стоит добавить еще немного? Время есть. Ночь принадлежит мне. Распахнув холодильник, я рывком достаю оттуда новую бутылку их вина, выкручиваю пробку и отпиваю такой большой глоток, что начинает жечь в глазах. Я возвращаю бутылку на место, не закрыв, и достаю лоток с яйцами. С развязанными руками я чувствую себя как ребенок. Не разбив пару яиц, омлет не приготовишь. Так говорил папа, частенько – без всякого повода или в совершенно неверном контексте.
Вот что, папочка, я сейчас как раз готовлю омлет. Глядя в окно, за которым бушует идеальная буря, я открываю лоток. Под звучащую в моей голове мелодию я достаю яйцо и какое-то мгновение удерживаю его в вытянутой руке. Потом оно падает, чтобы с хрустом размозжиться о пол. Совсем как папочкино тело. Я стараюсь подгадать так, чтобы следующее яйцо разбилось одновременно с раскатом грома. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Когда яйца заканчиваются, пол становится похож на помойку. Любопытно, что полиция об этом подумает.
Может, они решат, что я свихнулась? Это было бы кстати. Лечебница лучше тюрьмы. Я готова к тюрьме, но лечебница по сравнению с ней выигрывает, даже несмотря на то, что в тюрьме может быть вполне комфортно. И там уж точно мне будет комфортнее, чем в нынешней жизни.
Песня начинается заново, и я пою вместе с ней. Пора начинать вечеринку. Я выхожу в коридор. Музыка громко играет у меня в ушах.
Я начну с мальчишки.
58
Эмма
С визгом затормозив в 1.45 и бросив машину посреди улицы, я бросаюсь под дождем к крыльцу своего дома. Мой разум ясен. Невозможное становится возможным – время замыкается на мне. Моя мать, я и Кэролайн. Все собрались здесь. Мы были здесь всегда.
Будущее, прошлое и настоящее сходятся в этой точке.
Это апофеоз. Вершина. Шанс, который я не могу упустить. Время замирает над бурей. В унисон, словно стремясь разорвать небосвод, ударяют гром и молния.
Ключ оказывается бесполезен. Дверь заперта на засов изнутри. Я принимаюсь изо всех сил колотить по толстой древесине. Жму на кнопку звонка. Ничего. Никто не отвечает. Машина Роберта на месте. Он дома. Они все здесь. Я бегом возвращаюсь на улицу и возле соседнего дома замечаю машину Кэролайн. Она внутри. Я знаю это. Я это знаю, потому что сегодняшняя ночь так долго просачивалась сквозь ткань времени. Предостережение, которое довело мою мать до кровоизлияния в мозг и свело ее с ума, было послано и мне. Сегодня, в ночь моего сорокалетия, зло пришло в этот дом. Оно пришло за моей семьей.
Я должна ему помешать.
Я набираю номер полиции и сквозь шум дождя выкрикиваю свое имя. Я кричу, что в моем доме кто-то есть и он угрожает моей семье, а потом снова принимаюсь барабанить в дверь.
– Открывай, Кэролайн! – кричу я на кирпичную стену. – Я знаю, чего ты хочешь!
Буря заглушает мои крики очередным раскатом грома. Все тщетно. Крикнув в последний раз, я делаю глубокий вдох. Мне нужно подумать. Отсюда мне в дом не попасть. Придется пробовать через заднюю дверь.
Боковая калитка у нас очень высокая – около семи футов, а во мне всего пять футов три дюйма роста, так что шансы через нее перемахнуть – нулевые. Мой взгляд падает на гараж – рядом с ним стоит большой зеленый бак для садовых отходов. Подтащив бак к калитке, я кряхтя вскарабкиваюсь на его скользкую от дождя толстую пластиковую крышку, обдирая ляжки о ее края. Давненько я не практиковалась в этих детских шалостях. Ухватившись за верхний край калитки, я тут же с воплем отдергиваю руки. Ладони все в крови. Я извлекаю впившиеся в плоть осколки. Осколки стекла – это что, еще одна молочная бутылка, Кэролайн? – разложены поверх калитки. Как это возможно, в такую погоду? Я осторожно протягиваю руку и ощупываю осколки. Стекло удерживает на месте какая-то липкая и вязкая субстанция. Я подношу пальцы к носу. Несмотря на дождь, сладость никуда не исчезла. Любимый мед Роберта. Мед чайного дерева.
Натянув рукав на кулак, я смахиваю вниз как можно больше осколков, а затем перекидываю одну ногу на другую сторону. Когда я нагибаюсь вперед, остатки стекла впиваются в мое тело, но я, зажмурившись, перекидываю следом левую ногу и тут же жестко приземляюсь по другую сторону забора.
Кажется, что от удара все мои кости с лязгом отделились от позвоночника, но я упрямо встаю на ноги и спешу к задней двери. Хватаюсь за ручку,
