Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев
Следующую ночь она провела с доцентом в его холостятской квартире, из которой она наотрез отказалась уходить, пока он не вручил ей две светло-коричневых бумажки по сто рублей с портретом в анфас Владимира Ильича на каждой. Забытую на прикроватной тумбочке возле профессорских очков зачетку он занес ей сам. Оценка «отлично» была абсолютно справедлива, и оба они это прекрасно понимали. Дальнейшую цепочку событий Сис решил пропустить, за исключением того, что ближе к концу второго курса его мама плавно переместила территорию, где она подбирала своих клиентов, ближе к гостинице «Интурист». Бедняжка, конечно, не догадываясь о несколько других законах гравитации, неожиданно вступающих в силу в центральных отелях столицы. Полная иллюзий, присущих юности, она, рандомно меняя отели и дни выходов на охоту, надеялась оставаться незамеченной. Святая наивность! Ее отметили в отчете в первый же день и просто ждали, когда папка с материалами о новой жрице любви наберет критическую массу.
И вот однажды теплым майским вечером, когда Маша, мягко ступая по асфальту китайскими кедами «два мяча» (она никогда не надевала каблуки, боясь испугать своим ростом потенциального ухажера), направлялась от «Детского мира» к отелю «Савой», ее довольно грубо запихнули в черную «Волгу» и, зажав на заднем сиденье между двумя сотрудниками всемогущего в те годы КГБ, отвезли в какой-то незнакомый ей район. В машине она сразу потеряла ориентацию и тихонько заскулила, но получила локтем в бок. Тогда она затихла до конца путешествия. В огороженном бетонном забором двухэтажном панельном доме с решетками на окнах ее сначала сфотографировали и сняли отпечатки пальцев, потом раздели, помыли и, взяв анализы крови и всего остального, положили на гинекологическое кресло. Хмурая, толстая как колобок тетка в форме майора медицинской службы, набросив на плечи белый халат и натянув на пухлые короткие пальцы воняющие хлоркой перчатки, довольно долго занималась осмотром. Закончив с этим, она села за маленький, заваленный медкартами столик, и, выбросив перчатки в мусорное ведро, принялась быстро строчить какие-то каракули, не глядя на так и оставшуюся в кресле Машу.
– В каком году рожала? – тетка попробовала придать своему голосу доброжелательность и интонации сплетничающих соседок по больничной палате. Сначала лежащей с растопыренными ляжками Маше хотелось сказать «нет, я не рожала», – но она была уже взрослой девочкой и понимала, куда она попала.
– В семьдесят четвертом, 24 июня. Я могу встать? – наконец она решилась задать вопрос.
– Да одевайся, сейчас тебя пригласят, – тетка отложила медкарту в сторону и, подняв трубку на телефоне без диска, отрапортовала об окончании осмотра.
Одевшись, Маша долго сидела в коридоре на какой-то банкетке странной формы, которую она никогда не видела раньше. За окном давно стемнело, значит, было уже больше одиннадцати, и искоркой призрачной надежды промелькнула мысль о предстоящем банальном сексе с кем-то из начальства. Может, просто ждут результатов анализов. Она следила за собой и после каждого рандеву проверялась у знакомого кожника. Могли бы просто спросить, подумала она, вместе с тем как время шло и надежда постепенно стала перерастать в уверенность. Но она ошибалась. Двое мужчин в штатском говорили с ней резко и даже не предложили ей сесть.
– Никулина Мария Семеновна? Так вас окрестило наше государство? – спрашивавший говорил, не разжимая губ и не вынимая изо рта только что закуренную «Яву».
– Так, – она чувствовала себя усталой. Первый панический страх от шока ее похищения уже прошел, ей хотелось пить, и говорить пересохшими губами было неприятно. Через одностороннее окно на правой стене кабинета было хорошо видно пустое сейчас гинекологическое кресло, в котором ее оставила лежать толстая тетка, прекрасно зная о рассматривающих Машу сослуживцах.
– Хочешь послужить стране, тебя вырастившей и воспитавшей? – заговорил второй, постарше и совсем некрасивый, плюгавенький мужичок, заметно трясущимися руками все время перебирающий ворох лежащих на столе картонных папок.
– Как? – спросила она односложно. Опыт садистских выволочек у директора детского дома приучил ее быть как можно более лаконичной, а лучше совсем безмолвной, не давая таким образом имеющему власть над тобой распаляться, накручивая самого себя в ответ на любые, даже самые разумные объяснения.
– Как? А как ты можешь? Подстилка для интуристов! За доллары и марки она может, а как до дела, так вопросы задавать будем? – первый, разволновавшись, выплюнул сигарету на стол и, хватая окурок, умудрился обжечь себе палец, чем вконец раззадорил свою прыть обижающегося за державу начальничка.
– Если вы, Мария Семеновна, хотите построить разговор в таком невыгодном для вас русле, решив хамить нам в лицо, то я, так уж и быть, возьму на себя труд разъяснить вам, уважаемая, какие последствия наступят немедленно – подчеркиваю: немедленно, – если вы, Мария Семеновна, продолжите выбранную вами линию поведения, – заговорил второй, оседлав коня государственника-интеллигента, обращающегося на «вы» не только к секретарше и водителю, но и к такому отребью, как гостиничная жрица любви. Плюгавый начальничек поправил заученным жестом очки и принялся перечислять возможные репрессии.
Маша была готова к
