Безмолвие - Джон Харт
— Кто вы?
Кри посмотрела в глазок. Женщина казалась маленькой и иссохшей, такой низенькой, что Кри видела только часть ее лица — лоб, волосы, морщинки и черные глаза.
— Можешь называть меня Вердиной. Почти все так меня зовут.
— Что вам нужно?
— Ну, поговорить, конечно.
Кри приоткрыла дверь, но цепочку снимать не стала.
— Я вас не знаю.
— Мы встречались однажды, когда ты была совсем маленькой. Твоя мать приводила тебя ко мне в дом. Я водила тебя в Пустошь.
Кри казалось, что она помнит тот день: руку матери, ее твердую хватку на запястье, старуху, окутанную клубами дыма. Потом были слезы и камешки, вылетавшие из-под колес машины матери.
— Вы держали собаку, — сказала она.
— Правильно, детка. Плотт-хаунда, которого мы звали Редмонд. После отъезда твоей матери он спал на крыльце, положив голову тебе на колени. Он ездил с нами в Пустошь. Ты хотела, чтобы он остался с тобой, а я не разрешила. Ты очень разозлилась.
Кри сняла цепочку. Женщина казалась очень старой; она улыбалась. За ней стоял крупный мужчина с квадратной челюстью и с проседью в волосах.
— Это Леон, мой внук. Ты собираешься держать нас в коридоре?
Кри убедила не ироничная улыбка, а запах дыма от одежды старухи. Даже сейчас он казался знакомым.
Вердина и Леон прошли в квартиру, а Кри заперла за ними дверь.
— Спасибо, детка. Твоя мать дома?
— Ее нет.
— У тебя есть кофе?
— Не уверена.
— Будь хорошей девочкой, проверь, пожалуйста. — Они прошли за ней на кухню. Происходящее казалось Кри нереальным. Вердина выглядела, как бабушка, — маленькая, жилистая, с острым взглядом.
Гости уселись за стол; Кри порылась в ящиках и принялась готовить кофе.
— Ты очень похожа на свою мать в юности, но, хочу сказать, выглядишь нездоровой. — В руке дребезжала сахарница; Кри сняла крышку и сунула туда ложку. Когда обернулась, старуха, хотя и улыбалась, смотрела на нее печально. — Благодарю. — Кри насыпала в кружку сахара. — И молока, если можно.
Она достала из холодильника упаковку, но, понюхав, скривилась.
— Молоко испортилось.
— Тогда просто с сахаром. — Кри кивнула и снова отвернулась к закипавшему кофе. — Леон, будь так добр, посиди в соседней комнате. — Внук выполнил ее просьбу, и когда кофе был готов, Кри наполнила кружку и поставила на стол. — Итак… — Стуча ложкой, старуха размешала сахар. — Какие видишь сны?
— Что? Я не…
— Висельное дерево или погребенных заживо? Эти два снятся чаще всего. — Кри обмякла на стуле. Закружилась голова, зазнобило. Отхлебнув кофе, старуха кивнула. — Когда это началось?
— Кажется, я больна.
— Просто дыши, детка. Мы всего лишь беседуем.
Закрыв глаза, Кри сосредоточилась.
— Девочка с ножом, — сказала она. — Этот снился мне несколько лет, но не часто. А другой… — Она запнулась. — Уже четыре дня. Четыре ночи.
— Другие видела?
— Иногда, — уклончиво ответила Кри. Она была не готова рассказывать про Джонни Мерримона или ворота. Кри уже боролась со слишком многим. С этой женщиной. С их разговором.
Добавив в кружку сахара, Вердина снова застучала ложкой, потом отхлебнула, не сводя глаз с лица Кри.
— В юности твоя мать видела сны, хотя, возможно, она станет отрицать, если спросишь. Твоя бабушка видела их до самой смерти. И твоя прабабушка тоже. В вашей семье всегда искали женщин. И всегда находили.
— Поэтому вы здесь?
— Я здесь потому, что никто не видел снов за пределами Пустоши. За полтора века никто и никогда. Кроме тебя.
Под взглядом черных глаз Кри заерзала на стуле. В этой старой женщине было слишком много силы, слишком много огня.
— Насколько близко вы знали мою бабушку?
— Мы были двоюродными сестрами. Вместе выросли.
— А Хаш Арбор?
— Я жила там, как и ты, но давным-давно уехала.
— Почему?
— Из-за мужчины, пришедшего извне. Подумала, что влюблена.
— А вы… ну… вам снятся сны?
— Когда-то снились, — сказала Вердина. — Давно.
— Зачем вы здесь?
— Помочь тебе.
— Но как?..
— Давай поговорим об этих снах. Что ты помнишь о времени, проведенном в Хаш Арбор?
— Думаю, почти всё.
— Помнишь историю про Айну?
Вопрос удивил Кри.
— Это сказка для детей. Бабушка рассказывала ее перед сном.
— Расскажи мне.
— Зачем?
— Уважь старуху.
Просьба рассказать эту сказку поразила Кри сильнее, чем все остальное. В ней заключались и начало и конец: один из первых уроков, преподанных ей бабушкой, и последняя сказка, рассказанная в день ее смерти. Кри была такой маленькой, что, опустившись у постели на колени, оказалась лицом к лицу со старушкой. Даже сейчас, закрыв глаза, она видела усталую улыбку и карту морщин на ее коже. Бабушка пахла чаем, сухой листвой и умиранием.
* * *
— Подойди ближе, детка.
Кри прижалась к кровати. За стеклами вздыхал ветер, и снаружи, на холоде, собралась вся деревня, все, кто остался. Бабушка умирала, и с ней умирала деревня. Люди понимали это, поэтому за окном слышались причитания, плач женщин и гомон растерянных мужчин. Они страшились ее смерти и того, что она означала для большого мира. Бабушка, как и Кри, чувствовала, что они стоят там, на улице, но взгляд ее был устремлен только на девочку.
— Расскажи мне историю про Айну, — прошептала она, и Кри, испугавшись, покачала головкой. — Это важнее, чем ты думаешь. Пожалуйста.
— Я не хочу.
— Давай, детка. Расскажи мне в последний раз.
Кри тогда заплакала, вспоминая все ночи, проведенные ими вместе, и все случаи, когда слушала эту сказку или сама ее рассказывала. Она была привычна, как перьевые подушки, шерстяные одеяла и тепло очага. Бабушка коснулась слезинок на щеках Кри, потом кивнула, закрыла глаза.
— Это первая история, — сказала она. — Самая важная из всех. — Кри взяла иссохшую ладонь и ощутила, какая она холодная. — Давай, детка. Сделай это для меня в последний раз. Я хочу послушать и убедиться, что ты ее помнишь.
Кри перевела взгляд с бабушки на окно и увидела за стеклом лица и темные глаза. Они с бабушкой были одни, поэтому девочка наклонилась к кровати и рассказала историю Айны в точности так, как ее научили.
— Хаш Арбор — наш дом, — начала она. — Но наши люди были и остаются выходцами из Африки. Мы пришли с западного побережья, с вершины горы, которая высится над всеми остальными. Веками на горе правили женщины, и величайшую из правительниц звали Акачи, что значит «Рука Бога». В зените ее власти двадцать девять народов склонялись перед Акачи на горе. Дом ее защищали десять тысяч
