Постоянство хищника - Максим Шаттам
Траву давно не косили, и газон превратился в дикий неопрятный ковер, заросший одуванчиками и еще какими-то цветами.
Людивина заметила первые маки, еще хрупкие, собравшиеся в кучку, словно защищались от мира.
Подождав минуту, она энергично постучала еще раз.
И осознала очевидное: там никого нет. И вероятно, никогда не будет. И новый адрес Джонни Симановски она не отследит.
Людивина чертыхнулась и отступила из тени навеса.
Но на окнах висят шторы…
Людивина внимательно рассмотрела фасад. Окна не мыли тысячу лет.
Потом она заметила тонкую струйку дыма над крышей. Слишком хилая, на камин не похоже. Скорее работает котел.
Значит, там кто-то живет, греет воду и стены.
Она снова постучала и прислушалась.
Ладно, придется вернуться, когда стемнеет. Так легко сдаваться она не собиралась. А собиралась изучить земельный кадастр, чтобы найти владельца участка и попытаться узнать номер его телефона.
Людивина спустилась с крыльца и аккуратно перешагнула через хрупкий мак. В десяти метрах впереди, у ограды, стоял ее арендованный «пунто».
Справа она заметила колею – между улицей и сараем регулярно проезжал автомобиль. Прежде чем уйти, она повернулась и оглядела строение. Сарай был старый, покосившийся, как из американского ужастика. Не хватало только удавленника на шкиве.
Одна из дверей была приоткрыта. И с этого ракурса Людивина разглядела багажник черной машины.
Она замедлила шаг, в висках бешено пульсировала кровь. Медленно и гулко. Бам-бам.
Казалось, все вокруг замерло: птицы в небе, травинки на ветру. Упавшая на лицо прядь волос.
Бам-бам.
Она слышала свое дыхание, как в замедленной съемке.
Бам-бам.
Мозг обрабатывал информацию, которую передавали глаза.
Бам-бам.
Багажник черной «дакии-дастер».
Бам-бам.
58
Она почти забыла свое имя. Оно было где-то внутри, далеко-далеко в воспоминаниях, там же, где и все, что составляло человека, каким она была когда-то, в другом измерении. Со своей семьей. Своим мужем. Своими детьми.
Со временем разрушились даже защитные ритуалы. У нее больше не получалось. Было слишком больно. Да и зачем, в конце-то концов? Желание жить угасало с каждым днем во тьме страданий.
Эта тьма медленно, но верно высасывала из нее остатки жизни, питалась ею. Тьма – и то, что в ней скрывалось, – существовала тысячелетиями, потому что поглощала всех, кто подходил к ней слишком близко. Хлоя не хотела так жить, это Огрызок принуждал ее, но она была бессильна. Она подпитывала тьму и умирала: в ней самой не осталось ничего, что могло бы ее удержать.
Зачем бороться, когда нет смысла жить? Зачем причинять себе еще больше страданий, если исчезла цель?
Она сдалась.
Даже убеждая своего мучителя, что ей все нравится, стараясь удовлетворить его по полной, чтобы он ее не убил, она потеряла волю к борьбе и превратилась в живую марионетку.
Она знала, что это опасно, что так он быстро от нее устанет, но больше не могла. Она – сгусток боли, физической и душевной. Ни надежды, ни желаний. Лишь бы все прекратилось. Пусть даже навсегда. Это было уже не важно, она стала никем, он добился своего, ее не существует, она не женщина, не мать, не жена, разве что продолжение маленькой девочки. Да-да, временами у нее возникали рефлексы маленькой девочки – словно окончательное возвращение к истокам, чтобы успокоиться, перезагрузиться в безумном желании перемен. Конечно, безрезультатно.
Она хныкала, как ребенок. Просыпалась в поту и звала маму. Лежала только в позе эмбриона.
Так что же, она хотела того, что с ней сейчас произойдет? Снова оказаться на этом столе с раздвинутыми ногами и служить ему?
Правда, сейчас на веках был скотч. Что-то новенькое. Дурной знак.
А может, хороший? Знак того, что все наконец закончится? И он поможет ей освободиться? Хлоя не могла моргать, это было ужасно. Приходилось смотреть в потолок и на кукол с огромными стеклянными глазами, оживленными безумным внутренним огнем. Слава богу, что лампочки в пластиковых черепах горят неярко и не слепят. Что за адская мука – когда не можешь скрыться за сладким оцепенением опущенных век!
Закрыв глаза, можно сделать многое – например, отрицать очевидное, отрицать реальность. Найти убежище внутри себя.
Сейчас Хлоя могла только встретиться с реальностью. С тем, что неизбежно произойдет. Быть очевидицей без возможности спрятаться.
Грохот музыки вдруг смолк, и вошел Огрызок.
Ну вот, наконец-то. Все равно, как он это сделает, пусть только доведет дело до конца.
Краем глаза она заметила, что он чем-то озабочен. Потом он взял скотч, оторвал кусок и подошел к ней.
Сердце Хлои учащенно забилось. В дальнем уголке мозга раздался смех дочерей, она почувствовала запах мужа, как последний дар памяти той, кем она была когда-то. Как же она будет по ним скучать! Как же это жестоко – почувствовать их так явственно после всех этих дней и часов, когда она всеми силами пыталась стереть их, чтобы уйти… Хлоя не хотела их покидать. Нет. Это несправедливо. Ей нужно обнять их в последний раз, всех троих. Огрызок хотел заклеить ей рот скотчем, но Хлоя рефлекторно отвернулась. Инстинкт самосохранения. Только не так. Не так пошло, мерзко. Оказывается, то, как он это сделает, все-таки важно. Страха и боли она больше не выдержит. В душе она молила об одном: пусть все случится быстро.
Она не обняла в последний раз детей и мужа. Вот и все, о чем она могла сейчас думать.
Но быстро не случилось. Огрызок одним движением больно придавил ее затылок к столу и дважды заклеил рот. Дышать она могла. Он не убил ее. Еще не убил. Она покачала головой. Нет. Нет!
Что с ней происходит? Она была полна решимости покончить с этим кошмаром, а теперь не хочет умирать?
Семья была рядом. Они вернулись с кладбища ее воспоминаний, из ее личности, которая медленно распадалась, чтобы принять свою участь. И она не хотела, чтоб они исчезли. Категорически отказывалась. Умереть значило забыть их. Навсегда.
Огрызок взял один из больших шприцев. Хлоя знала, что это значит. Струя жидкости внутри, невыносимое давление, бесконечное жжение, голова кружится, тошнит. Потом, позже, ее обязательно вырвет.
Нет, не вырвет, потому что не будет никакого «потом».
И снова мысль о смерти заставила Хлою содрогнуться. Нет, на самом деле она не готова.
Но банка с отбеливателем осталась на полу, без крышки, которая в последний раз куда-то отлетела. Он взял пробирку с белой жидкостью и очень
