Максим Шаттам - Хищники

Максим Шаттам

ХИЩНИКИ

Человек человеку волк.

Если к удовольствию от чтения вы хотели бы добавить музыкальную атмосферу, вот саундтреки, которые сопровождали написание этой книги:

— Красная линия Ханса Циммера;

— Молчание ягнят Говарда Шора;

— Мюнхен Джона Уильямса.

Добро пожаловать в мир этого повествования. Можете отправляться прямо сейчас… и выживать в ужасе этой войны.

1

Небо цвета серого мундира удерживало солнечный свет, как полупрозрачная сетка, пропуская только тусклую блеклость.

Тысячи солдат ждали в своих палатках, кто-то играл в карты или в кости, сжимая в уголке рта окурок или зубочистку, другие разговаривали, сидя на деревянных ящиках.

Какие-то подразделения уже погрузились на судно и смотрели с борта на военные корабли, стоящие у набережной, ставшей теперь военным лагерем.

Ожидание изнуряло их.

Ожидание сигнала.

О том, что он прозвучал, сначала даст знать ропот, расползающийся от командного пункта или офицерской столовой. И спустя несколько минут тысячи сгрудившихся здесь людей придут в движение, подхватывая свое снаряжение.

Потом предстоит произвести построение. И двигаться на юг, где их в любом случае ожидает печальное будущее: или выжить под огнем, или погибнуть от него. Над портом нависало здание, в котором квартировали высшие офицерские чины: углы из красного кирпича, белые карнизы.

В большой комнате второго этажа лицом к окну стоял лейтенант Крэг Фревен и смотрел на массовое одноцветное сборище, полнившееся смехом, храпом, проклятиями, клубящееся вокруг деревянных бараков, над которыми весь день поднимался дымок от полевой кухни.

Фревен стоял, сцепив руки за спиной, его форменная рубашка едва не трещала на мощном мускулистом торсе. Это был внушительного вида офицер с пепельными волосами и широкими, литыми плечами. Грубость черт его лица с двухдневной щетиной смягчали тонкий нос и полные губы, придавая определенное очарование приближающемуся к своему сорокалетию мужчине. А искорки в ореховых глазах добавляли его внешности нечто незабываемое.

Он выслушивал начальника штаба Колина Тоддворса:

— Крэг, мы знакомы давно, будем же откровенны друг с другом: я знаю, что ты не в восторге от этого, однако у нас нет выбора. В Военной полиции недостаточно людей, поэтому каждый член твоей команды будет прикреплен к взводу или даже к роте.

Фревен, не шелохнувшись, ответил со свойственной ему невозмутимостью, скорее твердо, чем вежливо:

— Мы ничего не добьемся, Колин, если будем рассеяны по штурмовым взводам. Это заблуждение. Мы — следователи, а не солдаты.

Колин Тоддворс заговорил ровным тоном, чеканя слова:

— Я все понимаю. Только… времена меняются. Теперь ваше присутствие в группах поможет сохранить сплоченность, и это будет нелегко. Надо готовиться к кошмару. У кого-нибудь возникнут мысли о дезертирстве. И, если надо, вы должны будете помешать этому, станете вести жесткую борьбу по простым правилам. Как сотрудники Военной полиции вы имеете приоритет, но действуйте по согласованию с командованием соответствующего подразделения.

— Мое положение в ВП не предусматривает этого, — спокойно напомнил Фревен, — я не обязан быть сторожевым псом.

— К сожалению, это решаю не я. Но я позаботился о том, чтобы ты и твои люди, прикрепленные к взводам, высадились на берег не в первых рядах. К этому времени большие неприятности уже минуют…

— Короче, все уже решено, — холодно произнес лейтенант.

Прежде чем завершить беседу, начальник штаба разгладил усы:

— Ты будешь в роте Дрейка, в тыловом взводе. Вы пойдете на эсминце «Меч-рыба».

Фревен наконец повернулся лицом к своему командиру:

— Ты позволишь, чтобы я, по крайней мере, предупредил своих людей?

После десятисекундной паузы Тоддворс в знак согласия прикрыл веки. Глядя на этого здоровяка, он испытывал странное чувство — смесь отцовской любви и гипнотического воздействия. Фревен был единственным, у кого сохранялся интерес к расследованию. Большинству сотрудников Военной полиции нравилась роль, дающая им власть. А Фревен избегал подобных поручений, предпочитая расследования, какими бы неприятными они ни были. Он всегда добровольно отправлялся на осмотр трупа и бросался в погоню за преступником. Лейтенант практиковал свои, особые методы. Фревен единственный из военных обращался за разрешением на посещение занятий по психологии. Однажды Тоддворс понял, что тому нравится прикосновение к насильственной смерти. Не к той, что бывает на войне, которую он считал непристойной, но к смерти мрачной, сокровенной и таинственной. Тоддворс спросил Фревена о причине такого пристрастия и навсегда запомнил его ответ: «Потому что вся жизнь в итоге заключается в этом хрупком мгновении, когда одно существо решает предать смерти другое».

Когда в военной среде совершалось преступление, молча прибегал Фревен с горящими пытливыми глазами.

И теперь, стоя напротив своего лейтенанта, Тоддворс ощутил странное чувство, похожее на страх. Поступки этого человека с могучим телом определял слишком сложный характер.

Уже на пороге Фревен обернулся и спросил:

— Когда это предстоит?

Старший офицер покачал головой:

— Это решит штаб. Сейчас в море не те условия. Но… отплытие очень скоро, вот все, что я могу сказать тебе.

Крэг Фревен двигался, переступая через петли корабельных снастей, обходя группки ожидающих приказа солдат, сопровождаемый звуками губной гармошки и диссонировавшими с ними разнообразными возгласами. Люди убивали время. Он подошел к своей палатке, окруженной палатками своей команды. Маттерс, его молодой помощник с бугристым лицом — следствие угревой сыпи — и с такими длинными руками, что он не знал, куда их девать, сидел в стороне на складном табурете, листая журнал комиксов. Он был внимательным и преданным сержантом Фревена. Те, кого прозвали Близнецами, два покрытых веснушками рыжих парня, которых роднила только внешность, переговаривались, разглядывая стопку фотографий женщин, вырезанных из журналов сомнительного содержания.

Кевин Маттерс поднял глаза, провожая взглядом своего командира и ожидая, что тот к нему обратится. Но Фревен, ничего ему не сказав, исчез под навесом палатки, затянув веревкой служивший дверью полог. Лейтенанту требовалось поразмышлять, отступить, чтобы переварить информацию. Никогда не разговаривать с людьми в состоянии гнева — этому правилу он следовал неукоснительно.

Через брезентовую ткань внутрь палатки просачивался бледный свет, но его было недостаточно, чтобы заняться делом. Фревен зажег масляную лампу и опустился на складной стул лицом к столу, служившему ему бюро. Он взял ручку, открыл блокнот и быстро написал: «Моя нежная Патти, я возвращаюсь к тебе…» Опустил голову на ладонь и некоторое время пытался совладать с мыслями, которые теснились в его голове. Зачеркнул написанное, затем внезапно вырвал из блокнота и смял лист. И на чистом листе заново, уже не прерываясь, написал:

Сладкая моя, ты помнишь настенные часы в нашей комнате в доме твоей мамы? Навязчивый стук их маятника, напоминающий о времени, исчезающем при бессоннице, о которой ты так часто говорила мне? Шум жизни в лагере отдается у меня в ушах с таким же неотвязным упорством. Почти с тревогой. Здесь всех одолевает животный страх.

Мы ждем приказа о великом отплытии к земле, где ожидается самая головокружительная коммерческая операция: обмен наших жизней. Взять чьи-то жизни для того, чтобы спасти наши. Для того чтобы навязать свободу. Мы прокляты, дорогая! Зло, которое мы совершаем, так велико, что я задаюсь вопросом, не перейдет ли это проклятие на грядущие поколения.

В прошлое воскресенье, сопровождая груз продовольствия из офицерской столовой в деревню, я встретил двух ребятишек. Мне было стыдно на них смотреть. Стыдно за нас. За историю, которую мы вдалбливаем в их головы. Вся эта цивилизация, весь этот прогресс, эти обещания прибыть к ним для разрешения наших дрязг с помощью бойни. Знаешь ли ты, что большая часть наших людей даже не знает, зачем мы отправляемся на войну. Я уверен, что в той стороне, куда стреляют наши пушки, дело обстоит, точно так же!

Прости меня. Сегодня мне не удается написать то, что следует, чувства слишком обострены, и я прошу извинить меня. Постараюсь написать сегодня вечером или завтра утром. Мне не хватает тебя.

Но ты и сама это знаешь.

Фревен отложил ручку, сложил исписанный лист втрое, проверив перед этим, не пачкают ли чернила пальцы. Затем он вложил письмо в конверт и написал на нем имя: «Патти Фревен», не добавив, однако, адреса. После этого открыл металлический чемоданчик зеленого цвета. Внутри, под защитой толстого покрывала, хранилось почти шесть десятков таких же конвертов: с указанием того же адресата, но без его адреса. Бумага некоторых пожелтела, похоже, они пролежали в чемоданчике многие месяцы. И это письмо добавилось к остальным.