Александра Маринина - Чувство льда

В армию Володя ушел с весенним призывом 1987 года. Попросил соседей присматривать за отцом, те обещали помочь, если что. Ни на что не надеясь, он на второй месяц службы написал домой письмо, просто так написал, от скуки. Все писали, кто родителям, кто – любимым девушкам, кто – друзьям, и ему не хотелось объяснять, почему он никому не пишет, вроде ведь не сирота. К своему немалому удивлению, довольно скоро получил ответ, короткий и нейтральный, без малейшего намека на теплоту родительских чувств, но Володя страшно обрадовался. Может быть, разлука расставит все по своим местам, отец соскучится, поймет, как ему недостает сына, именно этого сына, а не тех далеких полузнакомых парней с улицы Горького…

Через два года он вернулся и понял, что ничего не изменилось. Он напрасно надеялся и мечтал. Отец по-прежнему пил, рисовал карандашом портреты, писал письма Наденьке. О том, что сын должен вернуться из армии, он и думать забыл.

В 1989 году люди кидались зарабатывать, кто как может. Кооператор Артем Тарасов, например, заработал столько, что собрался заплатить партвзносы в размере миллиона рублей, о чем надсадно кричали все газеты. Бывший дружбан Леха Белоногов от армии открутился, у него обнаружили множество каких-то болячек, в том числе и туберкулез, который совершенно не мешал ему вертеться и делать деньги. Он «варил» джинсы, которые ловко шила его старшая сестра, и продавал в Москве за поистине бешеную по тем временам цену. Вернувшемуся из армии Володе Юрцевичу он предложил войти в дело.

– У тебя соображаловка пашет, – коротко объяснил он собственные мотивы. – Расширяться надо, бабок не хватает. И рожа у тебя благообразная, тебе легче будет договариваться и решать вопросы.

Присмотревшись к тому, как у Белоногова поставлено дело, Володя понял, что его сестра – портниха, что называется, от бога, и тратить ее талант на банальные штаны, которые строчатся по одному лекалу, это все равно что заколачивать гвозди калькулятором.

– Видак можешь достать? – спросил он Леху.

– На кой? – тот блудливо ухмыльнулся. – Порнуху смотреть? Или ты видеосалон решил открыть? Так имей в виду, это поле уже вспахано, этим у нас такие крутые ребята занимаются, что нам туда и не сунуться. Враз ноги поотрывают.

– Дурак, – беззлобно ответил Володя. – Нужен видак и несколько американских и французских фильмов, лучше про любовь-морковь, только не исторических, а из современной жизни. И не труха какая-нибудь семидесятых годов, а новье. Сможешь?

– Да легко. Только объясни, зачем.

– Объясняю. «Варенки» сегодня только ленивый не делает. Их в Москве на рынке столько, что расширяться невозможно. Нужно шить модельные шмотки, такие, как в западном кино. Твоя сеструха сможет, я уверен, надо только модели посмотреть. Опять же, можно было бы достать журналы, но по журналам шить – умных много, а надо придумать такое, чтобы мы с тобой в этом поле одни сидели. Надо шить женские тряпки именно такие, какие бабы на видеокассетах видят, понял? Или мужские куртки и рубахи, как в крутых боевиках. Стильно. Рекламу делать на этом. Блузка как у героини в фильме «Долгий поцелуй», платье как в фильме «Увядшая роза». Бабы купятся. Я бы делал ставку именно на них, а не на мужиков, мужики все-таки в основной своей массе к тряпкам равнодушны. Джинсу они покупают с удовольствием, но в какой куртке был Сталлоне или Курт Рассел, никогда в жизни не вспомнят. И потом, джинсы – они и есть джинсы, они на вид одинаковые, а зачем человеку пять одинаковых штанов? Он максимум две пары приобретет – и доволен, а блузок и платьев может быть десять, пятьдесят, сто, и их никогда не будет много. Тут можно расширяться до бесконечности.

Леха подумал немного и одобрительно кивнул:

– Голова. Думаешь, сеструха моя справится? Она, кроме джинсов, ничего не шила, вообще-то…

– Да много ты понимаешь! Не шила она, как же. А то, в чем она ходит, кто шил? Неужели в магазине куплено?

– Да нет, это она сама, – растерянно подтвердил Белоногов. – Я как-то не думал…

– Ну правильно, ты не думал. Теперь думай.

Через неделю сестра Белоногова сидела перед включенным видеомагнитофоном и быстро срисовывала модели, в которых щеголяли голливудские актрисы, еще неделя ушла на поиски по всей Москве подходящих тканей. Через месяц Леха Белоногов и Володя Юрцевич повезли в столицу первую пробную партию, которую сдали постоянному покупателю в коммерческую палатку возле Киевского вокзала. Покупатель немало удивился, но товар взял, заплатив по минимуму: неизвестно еще, как пойдут эти блузки и юбки. Леха приуныл, он был уверен, что новые модели не только с руками оторвут, но и денег отвалят побольше.

– В следующий раз на Рижский повезем, – угрюмо заявил он, потягивая пиво из высокой кружки, – у меня там тоже завязки хорошие.

Однако поздним вечером того же дня Лехе домой позвонил торговец с Киевского и поинтересовался, когда будет новая партия, ибо сегодняшнюю разобрали в течение двух часов. Как оказалось, Володя Юрцевич попал точно в цель.

Через некоторое время у них уже была собственная палатка на Рижском рынке, вместе с сестрой работали еще четыре швеи, а товар возили в Москву на новеньких «Жигулях». Спустя еще полгода Володя понял, что это не для него. Слишком много поборов, слишком за многое приходится платить, слишком часто «наезжают» братки, требующие, чтобы с ними «делились», слишком рискованно устраивать «разборки». Деньги, конечно, рекой текут, но и убить могут в любой момент и не за понюх табаку. А как же отец? Беспомощный, неприспособленный, тихий сумасшедший, он же совсем пропадет без сына. Да, пока что он вполне сохранный, если не считать портретов и писем, сможет и продукты купить, и еду приготовить, и постирать, и с работой справляется, но ведь ему уже к шестидесяти катит, выпрут через четыре года на пенсию – и что? Как он будет жить? А вдруг мозги у него совсем откажут? Леха, что ли, Белоногов будет содержать Володиного отца? Как же, дожидайся. Нет, рисковать нельзя, хотя и заманчиво, уж больно заработки хорошие, вот уже Володя и машину купил, еще немного – и можно подумать о перестройке дома. Но зачем отцу хороший дом, если он будет жить в нем один и некому будет о нем позаботиться? Кооператоров убивали каждый день, и каждый день мог стать последним в жизни Володи Юрцевича.

Нужно было подумать о государственной службе, причем такой, чтобы и платили прилично, и в случае чего престарелому отцу полагалась бы пристойная пенсия в связи с потерей кормильца. Однако какая же может быть государственная служба без образования? Разве что курьером или вахтером. Правда, есть такая организация под названием «милиция»…

Всех сотрудников милиции, обслуживавших Рижский рынок, Володя знал в лицо и по именам, ибо самолично отстегивал им заранее оговоренные суммы.

– Валяй, – бодро ответил ему знакомый сержант, – у нас кадровый некомплект, возьмут тебя с удовольствием, тем более ты армию отслужил и прописка у тебя областная. Со здоровьем-то как? Военно-врачебную комиссию пройдешь?

– Для армии сгодился, – усмехнулся Володя. – У меня другая проблема: у отца две судимости.

– Ни фига себе! – присвистнул сержант. – Какие?

– Экономические. Но это давно было, он уже десять лет как по второй судимости освободился, работает в колхозе.

– У-у-у, тогда нормально. Сейчас всех берут, работать некому. На крайняк занесешь кадровику, который материалы спецпроверки готовит, – и порядок.

– Много заносить-то?

– Ну, это на кого попадешь. Некоторым хорошей бутылки хватает, а некоторым бабло в конвертике надо нести. Да не маленький, сам разберешься. Так что давай дуй в свою местную ментуру, просись в доблестные органы. У нас такой бардак, Вовка, что с любой биографией есть шанс проскочить.

Сержант оказался прав, две отцовские судимости Володе Юрцевичу не помешали, хотя он на всякий случай отнес кому надо бутылку дорогого коньяку и «посоветовался». Его направили в патрульно-постовую службу, через год Володя сдал вступительные экзамены и был зачислен на заочное отделение одного из милицейских вузов. К 1998 году он имел диплом о высшем юридическом образовании, некоторый опыт работы в уголовном розыске, куда его взяли, когда он был на третьем курсе, и обширные знакомства в московском правоохранительном сообществе. Он обладал удивительной способностью устанавливать контакты и строить отношения, его любили и почти никогда в просьбах не отказывали. Служба шла успешно, Юрцевич получал очередные звания и повышения в должности и зарплате.

Вот только с личной жизнью были проблемы. Он не мог оставить отца, а ни одна женщина не соглашалась жить вместе с тихопомешанным свекром. У Володи несколько раз случались романы, в том числе и серьезные, но жениться так и не удалось. Особенно болезненно переживал он разрыв с девушкой, которую действительно очень любил, но которая наотрез отказалась выходить за него замуж: больших денег у жениха нет, а больной отец есть. Но отправляться в поход за большими деньгами Володя опасался, уж ему-то было достоверно известно, сколько опасностей таят в себе эти походы, и рисковать, пока отец жив, он права не имеет. Главное – семья, ради нее можно и нужно идти на любые жертвы, так мама учила. Правда, после расставания с той девушкой Володя всерьез задумался о том, о какой, собственно, семье идет речь: о той, в которой существуют они с отцом, или о той, которую можно создать с любимой женщиной. И чем можно и нужно жертвовать – сыновней любовью или мужской? Ответа на вопрос он для себя не нашел и продолжал жить как и прежде, ежедневно ездил в Москву на службу, тратя на дорогу в оба конца больше пяти часов (на машине получалось быстрее, чем на автобусе и электричке), заботился об отце, который с 1994 года вышел на пенсию и сидел дома, рисовал и писал письма на тот свет. Ну и попивал, разумеется.