Безмолвие - Джон Харт
Он падал в темноту.
В сон.
* * *
Страх навалился, как только он открыл глаза. Она умирала, его чудесная жена. Там, где он прикасался к ней, жар обжигал кожу. Никто еще не видел такой лихорадки: ни среди родных, ни среди рабов; ни даже доктор из-за реки, который сказал, что теперь остается только молиться.
Наклонившись, он прижался щекой к ее щеке и ощутил жар, сжигающий ее заживо. Она застонала от прикосновения, но он не отстранился и положил ладонь на ее раздувшийся живот, в котором жил их ребенок.
— Принесите еще льда.
— Ледник пустой.
Он поднял голову. Рабы тоже плакали. Они любили Мэрион так же, как он. Красивую и добрую, ее любили все. Ей было девятнадцать.
— Полотенца. Принесите влажные полотенца.
Две женщины бросились за полотенцами. Джон взял жену за руку. Он владел сорока тысячами акров земли — и продал бы все, чтобы только видеть ее здоровой. Они играли вместе в детстве, и он любил ее с тех пор, как ей исполнилось тринадцать лет. Он был старше на два года, но в тот день она первой дотронулась до его руки. «Когда-нибудь мы поженимся», — сказала она, и он навсегда запомнил, какими серьезными стали ее веселые глаза. Тогда он впервые увидел, какой женщиной она станет. Она всегда была мудрее и сильнее.
— Джон…
Выдох. Такой горестный звук.
— Я здесь, Мэрион. Рядом.
— Воды…
Он приподнял ее голову, поднес к губам чашку. Она отпила совсем немного… закашлялась. Джон промокнул потрескавшиеся губы, убрал упавшую на лицо прядку волос. Чахлая… бледная… Только лихорадка румянила кожу. Только лихорадка. Он хотел сжать ее руку, но боялся, что кожа порвется и сломаются кости. Вот уже третью неделю ее засасывал водоворот жара и бреда. Сколько дней прошло с тех пор, как она говорила с ним? Сколько жутких ночей?
— Ребенок…
— Да. У нас будет чудесный ребенок, вот увидишь. Ты поправишься. Все будет хорошо.
Она сдвинула его руку на живот.
— Возьми его…
— Доктор скоро…
— Некогда.
— Мэрион…
— Важен только ребенок. — Она моргнула. — Только ребенок…
Он поцеловал ее в лоб, горячий, как плита.
— Джон…
— Я здесь.
— Если будет мальчик… — Ее губы шевельнулись, но сил уже не осталось. — Это нужно сделать сейчас. Пока я не струсила.
— Не могу.
— Да.
— Любовь моя…
Она молила глазами, и у Джона задрожали руки. Он снова поцеловал ее, и кто-то вложил нож ему в ладонь…
* * *
Джонни проснулся под светом звезд, переполненный эмоциями, которых не знал раньше.
В нем жили двое.
Двое мужчин.
Прошел час, а он все еще плакал.
Глава 22
Джимми Рэй Хилл очнулся в темноте, плохо представляя, где находится и насколько сильно пострадал, хотя и предполагал, что досталось ему крепко. В нос ударил запах сырости и крови. Одна рука была сломана. Он попытался сдвинуться с места, но ниже пояса никакого движения не случилось. Мало того, он не почувствовал ног.
— Господи…
Он лежал на шершавом камне, и что-то в спине выпирало там, где выпирать ничего не должно.
— А… дерьмо.
Джимми Рэй потрогал лицо и обнаружил кровь и рваные раны. Ощупав глаза, убедился, что они открыты. Получалось, что его окружала кромешная, как на дне мира, тьма.
— Уиллард?
Имя ушло и умерло в пустоте. Джимми Рэй позвал шерифа еще раз, потом прижал сломанную руку к груди и ощупал себя другой. Царапины, грязь, кровь. И сломанная спина.
— Господи…
Джимми Рэй пошевелился — под ним зашуршали веточки и камешки, — осторожно провел рукой по спине и потрогал кость… как будто прикоснулся к кукурузе. В темноте, поломанный, один…
— Ты просто дыши, старик.
Но и дыхание не ладилось.
— Уиллард!
Шериф не отозвался. Либо лежит без сознания, либо его унесло куда-то еще, либо умер. Джимми Рэй попытался отыскать в себе то мужество, которое помогло ему в молодости во Вьетнаме. Там его, раненного дважды, оставили на поле боя. Он помнил ту долгую ночь, высокие, бледные звезды, звук шагов. Помнил, как закрыл глаза и молился. Память стала началом. Джимми Рэй сосредоточился на дыхании.
Медленно и глубоко.
Ты еще жив…
Глубоко и медленно.
Не паникуй…
Но как не запаниковать, когда такая боль. Острым шипом она била вверх из сломанной спины и пульсировала в руке. Сквозь боль пробивались воспоминания о болоте, свете и всем остальном. Как что-то тащило его, несло и бросило.
Бросило…
Даже не бросило, а швырнуло, словно в первый момент он и не весил ничего, а потом с силой тысячи фунтов грохнулся на землю — на каменистый склон, по которому он потом соскользнул вниз. Джимми Рэй помнил это падение — как приземлился спиной на камни.
Он был в пещере.
Где-то капала вода.
— Эй! Кто-нибудь!
Никого. Оказалось, это не так-то просто: принять тот факт, что, если хочешь выжить, полагаться нужно только на себя. Осторожно, стараясь не потревожить спину, он пошарил вокруг здоровой рукой. Обнаружил камень за головой — наверное, тот и сломал ему спину. Валялись рядом и другие, поменьше, размером с мяч для софтбола или грейпфрут, но с острыми гранями. Пальцы наткнулись и на какие-то старые деревяшки и на что-то липкое — должно быть, его собственную кровь. Нужен был рюкзак и какой-то свет.
Но вместо рюкзака он нашел шерифа.
— Уиллард, слава богу…
Джимми Рэй дотронулся до ботинка, потом, несмотря на адскую боль в спине, придвинулся ближе. Беречься, думать о себе он уже не мог. Что случилось, то случилось. Теперь задачи стояли другие: помочь другу, выбраться и выжить. Джимми Рэй нащупал ремень Клайна, положил руку на грудь. Шериф не дышал. И уже остыл. Подтянувшись еще выше, Джимми Рэй дотронулся до лица, нашел нос, распухшие губы. На всякий слушай проверил пульс на горле, хотя и знал, что уже поздно.
Уиллард Клайн умер.
И умер давно.
— Кто-нибудь! — крикнул он, испытав стыд почти такой же сильный, как страх.
В каком-то смысле эта капитуляция была едва ли не страшнее сломанной спины. С той жуткой ночи во Вьетнаме Джимми Рэй никогда ни в ком не нуждался. Жил один, работал один.
