Вячеслав Курицын - Акварель для Матадора

«Типичный еврепид», — подумал Матадор.

Евреев-пидорасов в ФСБ сокращённо называли «еврепидами».

— Садитесь, — мальчик, увидев, что Матадор за ним наблюдает, сделал приглашающий жест. — Интересная задача. Белые дают мат в три хода.

Матадор присел. Подумав пару секунд, он смело двинул вперёд на несколько клеток толстенькую фигуру в виде башенки.

— Сразу видно, что вы очень решительный человек, — еврейчик зачем-то приподнял очки, прищурился. — Вы привыкли идти напролом и получать то, чего хотите… вы очень сексуальны, да?

Матадор смутился.

— Я могу вам помочь, — нежно улыбнулся еврейчик. — Минетик здесь, в кустиках, десять долларов. Моя попка в кустиках — двадцать. Можно вместе уйти на ночь, я живу здесь неподалёку. Но это стоит дороже…

Чёрт побери, совсем ведь ещё пацан! Шестнадцати нет, точно! Смотрит бесстыже в упор, улыбается. А эти их педерастические сюсюканья: попка в кустиках, ножку в попку… Тьфу…

— Спасибо, — улыбнулся в ответ Матадор. — Вы знаете, у меня другая проблема. Я ищу своего брата… Он стал принимать наркотики. Его уже несколько дней не было дома. Мне посоветовали поискать его здесь.

— Знаете, в этом сквере наркоманам делать нечего. Здесь не бывает наркотиков.

— Да? — Матадор изобразил удивление. — Сам-то я не специалист в этих делах. А мне говорили, что здесь свободно продают наркотики… Да я сегодня в газете читал, что здесь продаётся какой-то совсем новый наркотик… Акварель. Не читали в «Комсомольской газете»?

— Здесь вам никто не продаст наркотиков, — решительно мотнул головой еврейчик. — Это очевидно, как Е2-Е4. Здесь не торгуют наркотиками. Ни гуашью, ни акварелью…

Матадору ничего не оставалось, кроме как встать и распрощаться. Но не успел он отойти на десять шагов, как сзади раздался какой-то шум. Матадор обернулся. Бритоголовый парень в красном свитере крепко держал еврейчика за нос.

— Бля, жидовская ряха. О, шнобель, а! Бля, он мало что педик, он, бля, ещё жид. В шахматишки, бля, двигаешь? Засунуть тебе коня в жопу, а? Такой ход конём, бля. Крёстный ход, бля, конём в жопу.

Два спутника бритого парня — такие же бритые парни в таких же красных свитерах — пьяно захохотали.

— Коня в жопу? Сырой, ты даёшь! Придумал, бля. Ход конём! Коня в жопу!

Еврейчик попытался освободить свой и впрямь немаленький нос, но Сырой рывком поднял мальчика со скамьи, одной рукой зажал ему рот, а другой стал стаскивать с него штаны. Шахматы посыпались на землю.

— Коня, бля! — скомандовал Сырой. — Найдите коня и засуньте ему в жопу.

Матадор в два прыжка достиг поля боя, развернулся вокруг оси и ударил Сырого ногой по почкам. Сырой упал и увидел, что его друзья уже скрываются в конце аллеи. Сырой вскочил и увидел, как влезший на скамейку еврепид опускает ему на голову шахматную доску. В глазах перемешались чёрные и белые клетки. Бритый кочан глупо торчал из квадратного воротничка шахматной доски. Матадор замахнулся.

«Мат в один ход» — подумал еврейчик. Сырой взметнул руки для защиты, но вместо ожидаемого удара по голове получил ощутимый пинок в пах.

«Вечный шах» — подумал еврейчик. Матадор схватился двумя руками за шахматную доску на голове Сырого. За клетки А1, А2, A3 левой рукой, за клетки Аш1, Аш2, АшЗ — правой. Резко дёрнул вперёд — Сырой упал на колени. Матадор разломил доску на две части, как разламывают каравай. Зажал коленями голову Сырого.

— Подбери нож, — сказал Матадор еврейчику.

Еврейчик подобрал нож.

— Разрезай брюки… Стягивай, — сказал Матадор.

Еврейчик медленно и неловко, но всё же разрезал брюки и трусы Сырого. Тот попытался вырваться. Матадор шарахнул ему по почке ребром ладони. Сырой затих. Луна осветила мерзкую мужскую задницу: большую, белую, волосатую.

«Бог ты мой, — подумал Матадор, — как же ебать эдакую-то гадость?»

— Бери коня, — сказал Матадор. — Пихай ему в… в попку.

— Чёрного или белого? — полюбопытствовал еврейчик.

— Чёрного! — крикнул Матадор. — Чёрного, как сама ночь.

Еврейчик попытался засунуть в анус Сырого чёрного шахматного коня. Сырой тихо зарычал. Конь не лез. Еврейчик стал вертеть конём в жопе, как ключом в замке. Сырой пёрнул.

— Сука, — сказал Матадор.

Взял из рук еврейчика коня, приставил его ушами к анусу, мощно шлёпнул ладонью по основанию фигуры, на которое была наклеена аккуратная бархатная тряпочка. Конь вошёл в анус.

Шахматный конь вошёл в анус, как троянский конь вошёл в Трою. Сырой взвыл. Матадор разжал ноги. Сырой, не поднимаясь с четверенек, промелькнул белым задом по лунной аллее.

Еврейчик ласково взял Матадора за рукав.

— Благодарю вас, — сказал еврейчик. — Я вам очень обязан. Я постараюсь найти вам Акварель.

Глава третья

— Почему лее тебе так страстно хочется, чтобы я оказался в тюрьме?

— Ты гонишь, Жорочка. В какой, клён, тюрьме?

— Ты давал мне честное пионерское, что больше не будешь… Позволь узнать, что это такое?

— Шприц, Жора. Один-единственный, заметь, на весь караван-сарай…

— Женя, нагрянут органы правопорядка и откажут мне в праве жить по эту сторону добра и зла. За притоносодержательство я могу получить, любезный Евгений…

— Да тебя паханы твои отмажут, чо ты дёргаешься? — перебил Ёжиков, — Ты же им Президента делал! Чо, не отмажут своего жмейкера?

— Женя, я вынужден буду сдать тебя в клинику. Дружка твоего к праотцам наложенным платежом, а тебя в клинику.

— Жорочка, не гони, какая, клён, клиника…

Грозивший клиникой, тонкий, срывающийся голос принадлежал хозяину квартиры Жоре Зайцеву. Ещё совсем недавно скромный администратор рок-группы, он сильно поднялся за последние пару лет. Пиарил Президента на предыдущих выборах. Продюсировал концерты во Дворце съездов. Последнее время работал на Самсона Гаева.

Но старые богемные друзья по-прежнему тусовались вокруг Зайцева, дразнили его «жмейкером» и подживали на его пустующей жилплощади, которую окрестили Теремком.

— Женя, тебе действительно следовало бы в больницу…

— Скользил бы ты в кривую зду, Зайцев, со своей больницей… Я скоро съеду… Ещё дэцэл покантуюсь у тебя и съеду.

Второй голос принадлежал юному художнику Жене Ёжикову. Зайцев нашёл его буквально на улице. Ему попалась в руки карточка для кокаиновых гусениц, сделанная Женей Ёжиковым.

Кокаиновые гусеницы, как известно, выкладывают на зеркалах. Каждая пылинка порошка, отражаясь, удваивается и лучше видна.

Гусеницы должны быть красивенькими и ровненькими: их выравнивают визитками или бритвенными лезвиями.

Женя Ёжиков придумал специальные карточки для выравнивания дорожек. На одной стороне карточки он рисовал картинку. По желанию заказчика: кому Есенина с кистенём, кому хоббитов на лужайке. На другой стороне писал текст. Зайцеву досталось изречение из «Криминального чтива»: «Красота спасёт мир».

Зайцев позвал Ёжикова к себе. Ему было интересно, чем ещё занимается человек, отмочивший такую залепуху.

— Оформляю газету «Сельская жизнь», — ответил Ёжиков.

— «Сельскую жизнь»? — удивился Зайцев. — Скучно, наверное, оформлять «Сельскую жизнь». Это же не «Птюч» какой-нибудь, и не «Спид-Инфо».

— А что «Птюч»? Попса карамельная. Лучше уж «Сельская жизнь». Я недавно так нарисовал первую полосу, что если её на вытянутую руку положить и так чуть сверху на неё посмотреть, то из пробелов между абзацами складывается слово ХУЙ…

После этого Зайцев заказал Ёжикову оформить компакт-диск группы «Ути-ути» и поселил его в Теремке. Женька приехал из Питера и жилья у него в Москве не было.

Женька носил детские шортики и комбинезоны с лямками и короткими брючинами. Вместо о'кей говорил «такси». Слово «шестисотый» употреблял как абсолютную меру всего. Увидав большого таракана, уважительно запенивал: «О, какой таракан. Шестисотый!»

Потом Женька сшиб с Жоры большой аванс и исчез на три месяца. Выяснилось, что он довольно прочно торчит на «втором номере», как наркоманы называют героин.

— Женя, ты не думай, что я хочу тебя выгнать, отказать тебе в крыше над головой…

Зайцев перешёл на нервный, горячий шёпот. Арина шагнула ближе к двери: ей было интересно, чем закончится разговор. Заглянула в щель между дверью и косяком. И тут же, задушив в горле крик, отскочила, сшибла к чертям ню Zemfir'ы, которое украшало противоположную стену коридора.

Она увидела иссиня-жёлтое плоское лицо, которое не могло принадлежать человеку. Рот чернел отвратительными руинами сгнивших зубов. Щёки были покрыты белесыми струпьями. Глаз не было, или почти не было.