Майкл Маршалл - Слуга смерти

— Шеф, вы пропустили поворот. Нужно было раньше…

— Смотри на дорогу и следуй за мной, — сказал Коннелли. — Мы едем другим путем.

Он ехал намного дольше, чем я предполагал. Насколько я понял, женщина, которой мы собирались нанести визит, жила в поселке недалеко от шоссе. Эта же дорога, похоже, вообще никуда не вела. Через двадцать минут она сузилась до единственной полосы, и Коннелли сбросил скорость из‑за покрывавшего ее снега. По обеим сторонам росли высокие деревья, и нигде не было видно маленьких табличек, сообщавших, что местная благотворительная организация выделяет средства на содержание дороги. Коннелли продолжал ехать дальше. Посмотрев в заднее стекло, я увидел, что его помощник упорно следует за нами, достаточно близко для того, чтобы можно было различить озадаченное выражение на его лице.

Затем Коннелли неожиданно замедлил ход и выглянул с правой стороны машины.

Я посмотрел на Нину.

— Шериф, вы точно знаете, куда едете?

— Да, — ответил он. — Собственно говоря, мы уже на месте.

Он выключил двигатель и выбрался из машины. Когда мы с Ниной встали на обочине, местность показалась нам еще более уединенной. Кусты и деревья ограничивали видимость во всех направлениях, и землю покрывал нетронутый снег. В пятидесяти ярдах впереди дорога полностью исчезала.

Фил остановился сразу за нами.

— Шеф, где мы?

— В конце старой служебной дороги, — ответил тот, показывая на деревья у меня за спиной. — Видите?

Если присмотреться, можно было различить очертания разрушенного здания, скрытого среди деревьев в десяти ярдах впереди.

— Ладно, — сказал я. — И что дальше?

Коннелли забросил винтовку за спину и пошел вперед.

— Несколько дней назад я разговаривал с миссис Андерс, — сказал он. — И она сообщила мне, что ее слова о том, где она нашла вещи мистера Козелека, — неправда. Ей показалось, что он не вполне в своем уме, и ей не хотелось, чтобы он возвращался туда снова. Она показала мне, где это было на самом деле. Если Хенриксон до нее добрался, что, скорее всего, и случилось, то он заставит ее проводить его туда.

— Это близко?

— Нет, — ответил он, сворачивая с дороги и направляясь в лес. Я увидел, что деревья впереди несколько реже и выглядят моложе. Видимо, это была старая, теперь заросшая просека. — Не очень. Придется довольно много пройти, а потом путь станет еще тяжелее.

Что касается нас с Ниной, то путь показался нам тяжелым почти с самого начала. Мы все время поднимались в гору, и через час не осталось никаких признаков того, что мы находимся на тропе. Нас окружали громадные толстые деревья, и подъем становился все круче. Я не особый любитель пеших прогулок, о чем в свое время уже говорил Зандту, и потому никакого удовольствия не испытывал. Из‑за выпавшего снега трудно было понять, что находится под ним. Иногда это оказывались камни, а иногда, ступив на казавшуюся вполне надежной почву, я неожиданно проваливался по колено.

Начало темнеть, отчасти из‑за затянувших небо сплошных облаков. Дождя не было. Когда мы отправились в путь, было холодно, но вскоре то время начало казаться мне чуть ли не безмятежным раем. Если Козелек действительно провел в таких условиях двое суток, то я был искренне удивлен, что ему удалось вернуться живым. Не в меньшей степени меня удивляла самоотверженность первопоселенцев, прокладывавших дороги через подобную местность. Все дело в том, что нам всегда хочется покорить природу, и мы добиваемся этого собственными потом и кровью, но стоит лишь повернуться к ней спиной, и мы оказываемся ее беззащитными жертвами. Причем очень скоро.

— Как ты?

— Более‑менее, — сказал я.

Мы с Ниной шли рядом, в нескольких ярдах позади двоих полицейских.

— А ты?

— Вроде бы тоже. Только я очень замерзла. И устала, и проголодалась.

— Далеко еще? — крикнул я шерифу.

— Примерно полпути, — не оборачиваясь, ответил он.

— Господи, — тихо сказала Нина. — Ненавижу дикую природу.

Мы продолжали идти. Я негромко рассказывал Нине о том, что еще говорил Джон прошлой ночью. Она согласилась, что, судя по всему, он тронулся умом.

Что интересно — когда ты слышишь что‑либо впервые, оно может показаться абсурдным и лишенным смысла, но какое‑то время спустя начинает постепенно занимать твои мысли. Легче всего было примириться с идеей о серийных убийствах как проявлении некоего чудовищного инстинкта, ведущего свое начало со времен человеческих жертвоприношений. Подобная теория была не менее осмысленной, чем всякая другая. Куда труднее было поверить в то, что любые выходящие за рамки обычного события в моей стране могут быть делом рук «соломенных людей». Однако многое из того, что мне было о них известно, и в самом деле нелегко было объяснить с позиции здравого смысла. Так что — кто знает?

Вскоре мы замолчали, в основном из‑за того, что выбились из сил. Фил тоже выглядел уставшим, но Коннелли продолжал идти размеренным шагом. Слышался лишь громкий звук шагов четырех пар ног на снегу и тяжелое дыхание. Сочетание усталости, сонливости и постоянный белый фон перед глазами начали оказывать на меня гипнотическое воздействие. Я перестал о чем‑либо думать, видя перед собой лишь место для очередного шага, ощущая подъемы и провалы и чувствуя запах еловых иголок и коры в удивительно чистом воздухе. Кожа на лице начала неметь, и когда я моргал, перед глазами вспыхивали искорки. То и дело я спотыкался, и Нина тоже.

— Стоп, — прозвучал тихий и напряженный голос Коннелли.

Я вздрогнул и остановился как вкопанный.

— Что? Пришли?

Он повернулся к нам, но не ответил, лишь прищурился, вглядываясь в лес в той стороне, откуда мы пришли. После долгой ходьбы тишина, казалось, звенела в ушах.

— Что там? — спросила Нина.

Коннелли молчал еще секунд двадцать.

— Ничего, — наконец ответил он. — Мне показалось, будто я что‑то вижу. Я оглянулся, и мне почудилась какая‑то тень, примерно в сорока ярдах левее.

— Здесь полно теней, — сказал я. — Темнеет.

— Возможно, — кивнул он и посмотрел на помощника. — Наши друзья знают кое‑кого еще, кто может интересоваться Хенриксоном. Вполне может быть, что он тоже где‑то тут.

— Вот как? — подозрительно спросил Фил. — И кто же это?

— Бывший полицейский. Человек прямоходящий основательно попортил ему жизнь, — сказала Нина. Она прошла несколько ярдов в ту сторону, куда смотрел Коннелли, тоже вглядываясь в гущу деревьев. — Он хочет разделаться с ним не в меньшей степени, чем мы.

— Он опасен?

Я кивнул.

— Но не для нас, надеюсь.

Неожиданно Нина закричала, застав нас врасплох:

— Джон! Джон, ты тут?

Четыре пары глаз напряженно всматривались в темноту леса, но никакого движения не было заметно.

Нина попыталась снова:

— Джон, если ты здесь — выходи. Мы тоже хотим его найти. Давай искать вместе.

Ответа не последовало. Нина покачала головой.

— Просто тени, — сказала она, нахмурившись, и посмотрела на небо. — О господи. Теперь снег пошел.

Она была права. На землю начали опускаться крошечные белые хлопья.

— Лучше бы вы этого не делали, — сказал Коннелли. — Звук здесь распространяется очень хорошо, и мне бы не хотелось, чтобы тот тип узнал о нас.

— Он и так об этом узнает, — ответила Нина. — Верно, Уорд?

— Да. И я хотел бы вас предупредить, шериф, — это не имеет никакого значения. Он не убежит, не станет прятаться. Он просто будет делать то, что намерен сделать.

Полицейский снял винтовку с плеча и, взяв ее наизготовку, посмотрел на меня. Хотя Коннелли был лет на десять‑пятнадцать моложе моего отца, в его глазах я увидел нечто похожее — хладнокровную оценку ситуации и явное нежелание отступать перед опасностью.

— Ну что ж, — сказал он. — Пусть будет так.

Ветер усилился, и вокруг головы шерифа поднялся снежный вихрь.

Глава 28

Патриции никогда еще за всю ее жизнь не бывало так холодно. Ей позволили надеть пальто, прежде чем покинуть хижину, но большую часть пути она лишь жалела об этом. Когда движешься, от пальто нет никакой пользы — больше всего мерзнут неприкрытые части тела, лицо и руки, особенно если они связаны за спиной. В пальто только потеешь, и не более того. Однако теперь, когда они сидели и ждали уже два часа, она поняла, что без пальто, скорее всего, уже была бы мертва. У нее слегка текло из носа, и капли застывали, образуя маленькие сосульки. Она спросила, нельзя ли связать ей руки спереди, чтобы их можно было держать в тепле, но Хенриксон сказал, что этого не будет. Она знала почему. Ее руки и плечи начинали сильно болеть, и это было лишь началом того, что он собирался сделать с ней, если не получит того, за чем пришел. Он думал, будто для нее это имеет какое‑то значение, но она полагала, что он ошибается.