Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна
Вперед вышел настоятель, перекрестился, открыл рот.
И замер.
Пораженный другим звуком. Какого никогда прежде не раздавалось во время вечерни. Какого никогда прежде не слышали ни на одной службе в монастыре Сен-Жильбер-антр-ле-Лу.
Удар колотушки по дереву.
Несколько ударов.
Кто-то стучал в дверь. Кто-то хотел войти.
Или выйти.
Глава двадцать седьмая
Отец Филипп пытался не замечать назойливого звука.
Он пропел благословение. Выслушал ответ. Пропел следующую фразу.
Он понял, что поднаторел в искусстве не замечать. Не обращать внимания на неприятное.
Его обет молчания с недавнего времени включал и обет глухоты. Пройдет еще какое-то время – и он совсем отключится от внешнего мира.
Он стоял совершенно неподвижно, отдаваясь Господу.
Потом отец Филипп пропел следующие слова молитвы, голос его звучал уже не так молодо и энергично, но все еще восторженно.
И будто в ответ, он услышал стук в дверь монастыря.
– Помилуй нас, Господи, – пропел он.
Стук.
– Помилуй нас, Иисусе Христе.
Стук.
– Помилуй его, Святая Троица.
Стук.
Мозг настоятеля отключился. Впервые за несколько десятилетий, после сотен, тысяч богослужений его мозг отключился.
Благодать Христа, благоволение Господа оказались вытеснены стуком.
Стук.
Похожий на гигантский метроном.
Стук во входную дверь.
Монахи, стоявшие по обе стороны от него, смотрели на своего настоятеля.
Ждали – вот сейчас он скажет им, что делать.
«Наставь меня, Господи, – взмолился он. – Что мне делать?»
Он понял, что стук не прекратится. Теперь в нем появилась ритмичность. Упорные, несмолкающие удары. Казалось, что ритмический звук производит какая-то машина.
Бум! Бум! Бум!
Этот стук будет продолжаться вечно. Пока…
Пока на него не ответят.
Настоятель сделал нечто такое, чего не делал никогда прежде. Ни будучи послушником, ни в течение многих лет монашества, а потом настоятельства. Ни в течение тысяч богослужений, проведенных им прежде. Никогда не покидал он церковь до окончания службы.
Но сегодня он сделал это. Поклонился кресту, повернулся спиной к братии и вышел из алтаря.
Сердце его тоже колотилось, но гораздо чаще, чем колотушка ударяла по двери. Он чувствовал, как потеет под мантией. Он чувствовал тяжесть, идя по длинному проходу.
Он миновал суперинтенданта Квебекской полиции, с его умными глазами и умным лицом.
Миновал молодого инспектора, который, наверное, думал только об одном: как бы ему переместиться в какое-нибудь другое место.
Миновал старшего инспектора, который внимательно слушал, словно пытался найти ответы не для раскрытия преступления, а для себя.
Отец Филипп прошел мимо всех них. Он старался не спешить. Убеждал себя идти размеренным шагом. Целеустремленно, но сдержанно.
Стук продолжался. Он не становился ни громче, ни тише, ни чаще, ни реже. Он продолжался почти с механической неизменностью.
И настоятель поймал себя на том, что переходит чуть ли не на бег. Спешит к двери. Чтобы как можно скорее прекратить стук. Шум, который оборвал вечерню. И пробил наконец дыру в его фальшивом спокойствии.
За отцом Филиппом длинной, тонкой цепочкой последовали монахи. Они шли, засунув руки в рукава и опустив голову. Торопливо перебирая ногами. Стараясь не отстать от настоятеля и в то же время выглядеть степенно.
Когда последний монах покинул алтарь, полицейские присоединились к ним – Гамаш и Бовуар на шаг позади от Франкёра.
Отец Филипп вышел из Благодатной церкви и свернул в длинный коридор с дверью в самом конце. Он знал, что воображение играет с ним, но ему казалось, что дерево с каждым ударом подается.
«Помилуй нас, Господи», – молился он, подходя к двери. Последняя молитва, которую он читал в алтаре, и единственная, которая оставалась с ним, цеплялась за него, когда исчезли все остальные. «Помилуй нас, Господи. Боже, помилуй нас».
Настоятель остановился у двери. Может, посмотреть сначала через щель, кто там стучит? Но имеет ли это смысл? Настоятель знал, что стук не прекратится, пока тяжелая дверь не откроется.
Он понял, что у него нет ключа.
Где брат привратник? Неужели ему придется возвращаться за ключом в церковь?
Он повернулся и с удивлением увидел, что другие монахи стоят полукругом у него за спиной. Словно хор, собирающийся исполнить рождественскую песню. Пришли все верные, но не радостные и торжествующие. Скорее мрачные и расстроенные[59].
Но так или иначе, они пошли с ним. Не оставили настоятеля в одиночестве. Господь смилостивился.
Рядом с ним оказался брат Люк, ключ чуть подрагивал в его руке.
– Дай его мне, сын мой.
– Но это моя работа, отец.
Бум!
Бум!
Бум по двери!
Отец Филипп протянул руку.
– Я возлагаю твою работу на себя, – сказал он и улыбнулся встревоженному молодому монаху.
Дрожащими руками брат Люк отстегнул тяжелый металлический ключ и протянул его настоятелю. После чего отступил.
Отец Филипп нетвердой рукой отодвинул щеколду. Попытался вставить ключ в замок.
Бум!
Бум!
Он поднял другую руку, направляя, выравнивая ключ.
Бум!
Ключ вошел в замок, и настоятель повернул его.
Стук прекратился. Тот, кто стучал, услышал сквозь грохот слабый металлический щелчок замка.
Дверь открылась.
Солнце уже почти село, и на землю опустились сумерки. Туман сгустился еще больше. Сквозь приоткрытую дверь из монастыря наружу проливался свет, но внутрь никакого света не попадало.
– Oui? – сказал настоятель, жалея, что его голос звучит не так твердо и уверенно, как ему хотелось бы.
– Отец Филипп?
Голос вежливый, уважительный. Бесплотный.
– Oui, – ответил настоятель все еще чужим голосом.
– Позвольте войти? Я проделал немалый путь.
– Кто вы? – спросил настоятель.
Вопрос казался разумным.
– Какое это имеет значение? Неужели вы не впустите человека в такой вечер?
Ответ тоже казался разумным.
Но разум не был сильной стороной гильбертинцев. Страсть, прилежание, преданность. Музыка. Но вероятно, не разум.
И все же настоятель вынужденно согласился: голос прав. Теперь он не мог закрыть перед ним дверь. Слишком поздно. Когда дверь открылась, то, что находилось снаружи, не могло не войти.
Настоятель отступил в сторону. Услышал, как за его спиной подались назад братья. Краем глаза увидел, что два человека остались на своих местах.
Старший инспектор Гамаш и его инспектор Бовуар.
Из-за двери появилась нога. В хорошей обуви из черной кожи, заляпанной грязью и с прилипшим к ней обрывком яркого опавшего листа.
Человек был строен, среднего роста, чуть ниже настоятеля. Глаза светло-карие, волосы каштановые, кожа бледная, разве что чуть порозовевшая от холода.
– Merci, mon père. – Человек втащил за собой большую сумку, а потом повернулся к настоятелю. Улыбнулся искренне, в полный рот. Не от радости, а от удивления. – Наконец-то я вас нашел, – сказал он.
Ни красотой, ни уродливостью он не выделялся. И казался бы непримечательным, если бы не одно: его одежда.
Монашеская мантия. Но если гильбертинцы носили белый стихарь на черном, то у него черная мантия надевалась поверх белого.
– Пес Господень, – прошептал один из монахов.
Гамаш повернулся, чтобы увидеть, кто это сказал, и заметил, что у всех монахов рты чуть приоткрыты.
– Мы больше не пользуемся этим термином, – сказал новоприбывший, оглядывая собравшихся перед ним. Улыбка его стала еще шире. – Чтобы не отпугивать людей.
Голос его звучал приятно.
Гильбертинцы неулыбчиво смотрели на него.
Наконец незнакомец повернулся к отцу Филиппу и протянул ему руку, и настоятель пожал ее. Молодой человек поклонился, потом выпрямился:
– Меня зовут брат Себастьян. Я приехал из Рима.
– Сегодня? – спросил настоятель и тут же пожалел, что задал такой глупый вопрос. Но он не слышал ни звука самолета, ни моторной лодки.
– Я прилетел из Рима утром, а потом добирался сюда.
– Но как? – спросил настоятель.
– На байдарке.
Отец Филипп так удивился, что у него слегка отвисла челюсть.
Брат Себастьян рассмеялся. Приятным, как и все в нем, смехом.
– Я знаю. Не самая моя блестящая идея. Маленький самолет доставил меня на ближайшую посадочную полосу, но туман настолько сгустился, что никто не рискнул довезти меня до вас, так что я решил доставить себя сам. – Он посмотрел на Гамаша, растерянно помолчал и снова перевел взгляд на настоятеля. – Вы оказались гораздо дальше, чем я думал.
– И вы гребли весь путь? От самой деревни?
– Да.
– Несколько миль. Откуда вы вообще знали, куда плыть?
Настоятель призывал себя к спокойствию, но не мог остановить поток вопросов.
– Мне подсказал лодочник. После трех бухт я должен был свернуть в четвертую. – Судя по его виду, такие инструкции доставили ему удовольствие. – Но туман сильно сгустился, и я уже боялся, что совершил роковую ошибку. Но тут я услышал колокола и поплыл на звук. А сворачивая в бухту, увидел ваши огни. Вы себе не представляете, как я рад, что нашел вас.
