Рауль Мир-Хайдаров - За все наличными
-- Константин Николаевич, забудьте вы на время о квартире, пусть она будет сюрпризом вашей Наталье в следующий раз, когда на Кутузовском закончится не только ремонт, но и все оформление. А сейчас вызывайте ее в Москву, устройте рядом или у себя в "Метрополе". А если она захватит заграничный паспорт, мы за неделю, от силы за десять дней, оформим вам путешествие, ну, скажем... в Париж.
-- В Париж? -- удивился Тоглар, такая мысль не приходила ему в голову. -- Почему в Париж?
-- Потому что Париж -- это всегда праздник, так сказал старик Хемингуэй. А кроме того, во второй половине декабря балетный мир отмечает двадцатилетие со дня смерти выдающегося хореографа XX века Джона Кранко. Торжества будут отмечаться в парижской "Гранд-опера", туда слетятся все звезды балетного искусства, прима-балерины всех известных театров мира. Грандиозный праздник, мечта для балетоманов, а курирует и финансирует программу наш земляк Рудольф Нуриев.
-- А ты откуда знаешь такие подробности? -- удивился Тоглар, с интересом наблюдая за своим молодым приятелем.
Эйнштейн усмехнулся, и в голосе его прорвалась горечь:
-- Я ведь, Константин Николаевич, тоже готовил себя к иной жизни -способности к картам обнаружились позже и случайно. С детских лет я учился в балетной школе, затем, студентом ГИТИСа, мечтал ставить балеты, хотя и сам танцевал неплохо. Беда случилась на четвертом курсе -- порвал мениск на правой ноге, одна операция, вторая, и обе неудачные. О танцах пришлось забыть навсегда, с горя запил, загулял, из ГИТИСа отчислили, и пошло-поехало... А позже появились карты, втянулся, но балет в сердце остался навсегда... Это моя молодость...
-- Ну-ну, не надо так грустно, -- подмигнул Тоглар. -- Расскажи лучше об этом твоем балетном кумире. Ведь кумир, я верно говорю?
-- Не стану отрицать -- это выдающийся мастер. Хочу, чтобы вы загорелись желанием полететь в Париж, и именно на этот праздник балета. Поверьте, вы никогда не пожалеете... Увидеть такое созвездие великих танцовщиков -- это же воплощение мечты многих культурных людей.
-- Пожалуйста, продолжай... -- подбодрил Тоглар, видя, как тот загорелся. -- У меня в жизни серьезные пробелы по части культуры, хочется хоть что-то наверстать, пусть и запоздало. Наталья, наверное, будет рада... -- мечтательно вздохнул Тоглар, закинув руки за голову.
До этого момента ему как-то не приходило в голову, что он может свободно путешествовать по миру. Хоть все кругом только и говорили о заграничных поездках, круизах, к себе он это не относил, видимо, что-то заклинило в сознании. И скорее всего заклинило оттого, что в прошлой, советской жизни человек, имевший судимость, не мог даже рассчитывать на то, что когда-нибудь увидит Париж или Нью-Йорк.
Из мечтательного состояния его вывел голос молодого друга:
-- ...Джон Кранко преобразил весь немецкий балетный театр -- создал штутгардтский балет. У него в расцвете сил и таланта танцует выдающаяся пара: Марсия Хайде и Ричард Креган. В штутгардтском гнезде Кранко воспитал будущих властителей дум и создателей всемирно известных театров: Джона Нонмаера, Иржи Килиана, Уве Шольца, Уильяма Форсайта. Какие имена, какие мастера! Сам Кранко неожиданно умер на гребне невиданного успеха и побед, признанный всем балетным миром, вот почему великого хореографа до сих пор любят и помнят.
-- Друг мой, ты шпаришь как по писаному. Кумир, точно кумир. Не обижайся, наверное, этот человек того стоит...
-- Стоил, -- поправил Тоглара Георгий. -- Извините, если это было похоже на ликбез...
Тоглар растерянно молчал. Он удивился прежде всего тому, с какой неожиданной стороны открылся ему ассистент Аргентинца, подноготную которого он, кажется, знал уже до конца. Но вслух он сказал совсем другое:
-- Благодарю за восполнение моих культурных пробелов. Действительно интересный человек этот твой кумир, оставил свой след на земле. Считай, что ты заразил меня своей идеей. А знаешь, можно развить твой план: остаться в Париже еще на недельку и встретить там Новый год. Но вся эта волокита с билетами, с приглашениями... -- Тоглар сожалеюще развел руками. -- Обидно будет не попасть на гала-концерт, у нас ведь, у русских, натура такая: или все, или ничего.
-- Ну, это я беру на себя, -- успокоил Георгий. -- Есть такая фирма "Содис", они занимаются исключительно индивидуальными поездками для состоятельных людей, там у меня есть друзья. Париж для фирмы самый удобный город, у них там накатанные связи, а новые буржуа любят Францию. Через них же можно заказать билеты на фестиваль, но я их, на всякий случай, подстрахую: организую из Большого театра факс в "Гранд-опера", чтобы вам, ну, скажем, как представителю балетной общественности России, зарезервировали за наличные места на все спектакли и все мероприятия, связанные с юбилеем Кранко. Сейчас в Большом плохие времена: распри, ремонт, раскол труппы, денег на поездку в Париж нет, там будут рады, что кто-то посетит Париж, привезет видеоматериалы, программы, буклеты, альбомы, посвященные фестивалю. Я это гарантирую. "Содис" бронирует номера в прекрасной гостинице рядом с "Гранд-опера", если хотите, там позаботятся и о гиде, и о переводчике. Сейчас ничего невозможного нет -- были бы деньги. Вы только скажите, могу ли я гарантировать турфирме оплату по высшей программе?
-- Разумеется. -- Тоглар, кажется, потихоньку стал входить во вкус предстоящего путешествия. -- Но переводчик и гид нам, наверное, не понадобятся. Наталья знает французский, она два месяца была на стажировке в Париже, в торговом доме Кристиана Лакруа.
-- И вы еще раздумывали, ехать или не ехать! -- возмутился несостоявшийся балетмейстер.
-- Мне это и в голову не приходило, -- честно признался Фешин. -Благодарю за идею и авансом -- за предстоящие хлопоты.
Предотъездные заботы отодвинули проблемы ремонта на Кутузовском проспекте на второй план, но там вполне могли обойтись без хозяина дома. Но дизайнер Виленкин все-таки уловил слабость Тоглара: все, что касалось студии-мастерской, Константин Николаевич продумывал ос-новательно, тут нельзя было решить вопрос по телефону, ему обязательно нужно было все показать на месте. Поэтому, когда неожиданно возникла очередная идея по оформлению студии, и, как понял Константин Николаевич, од-на из ключевых, он решил на время отложить отъезд. Но, к счастью, решение нашлось быстро... Виленкин предлагал в самой большой комнате студии, на одной из стен, повесить какую-нибудь картину огромного размера. На нее должен был ориентироваться весь изощренно-роскошный интерьер обители художника. Конечно, было бы замечательно, если эта работа принадлежала бы кисти хозяина студии, да к тому же чтобы картина была известная, выставлялась, имелись ее репродукции. Но на сегодня это лишь желанная мечта, может, в будущем... Оставалось отыскать известного художника и чтобы у него нашлась такая гигантская работа, да еще получившая общественный резонанс. Сразу решили, что пейзаж не подходит, абстракция тоже, остальное стоило тщательно посмотреть. Виленкин и подключившийся Эйнштейн целыми днями сидели на телефоне, обзванивали художественные салоны, арт-дилеров, знакомых художников, коллекционеров, интересовались запасниками музеев. Но то, что предлагали, мало подходило под строгие эстетические требования Виленкина. Помог, как ни странно, Аргентинец. Узнав об их поисках за ужином в "Метрополе", он вдруг сказал:
-- Я абсолютно ничего не понимаю в живописи, но однажды катал целую неделю с какими-то "новыми русскими", и они выпендривались друг перед другом, какие они успели собрать коллекции картин. Называли многих художников, хаяли почти всех, но сошлись в одном, что Эдуард Шагеев -- живой преемник Сальвадора Дали. Правда, они говорили, что Шагеев, широко известный в мире, дороговат даже для них.
В тот же день удалось выяснить, что Эдуард Шагеев имеет в Москве арт-клуб в центре города, в здании бывшего ресторана "София". На следующий день Виленкин с Тогларом и Эйнштейном отправились на заранее оговоренную встречу с российским Дали. С первых шагов в шикарном арт-клубе покупатели поняли, что, кажется, попали туда, куда надо. Картину, которая им подходила, они нашли в последнем зале, а залов в салоне было шесть, и не маленьких. Огромное полотно, 2,6 м на 1,7 м, занимало целую стену в торце комнаты. Виленкин с Константином Николаевичем, не сговариваясь, переглянулись, как только увидели ее. Оба сразу поняли, что на Кутузовском, из-за высоких потолков и большой площади комнаты, и, конечно, в новом багете, полотно будет смотреться куда интереснее, чем во владениях элегантного Шагеева. Картина была написана в желто-золотой гамме, как и вся "диванная серия", состоящая из десяти работ. Называлась она "Сны эстета", и все видения на ней произрастали из роскошного ретро-дивана.
Переговоры начались с расстройства: картину, оказывается, намерен приобрести какой-то богатый ливанец из Бейрута, он даже оставил задаток в десять тысяч долларов, и Шагеев отказывался вести разговоры на эту тему. Стоявший рядом с Тогларом Эйнштейн вежливо, но настойчиво предложил: "Посмотрите, пожалуйста, может, срок окончательного расчета истек. Если так, мы будем счастливы, а ваша совесть чиста, и для ливанца ваши картины обретут еще больший вес". Как и оказалось, оговоренные сроки действительно давно прошли и коллекционер из Бейрута не подтвердил дату окончательного расчета. В общем, художника уломали, или, как позже выразился Эйнштейн, забили деньгами. Картину, не мешкая, доставили на Кутузовский, предварительно прикинули к месту, и тогда Тоглар окончательно понял, что у него будет настоящая студия: картина привнесла в мастерскую тот необходимый художественный дух, которого так добивался Виленкин.