Безмолвие - Джон Харт
Джек знал это дерево.
Он видел его раньше.
Глава 19
Была уже ночь, когда Кри вернулась, прихрамывая, в город. Измотанная и напуганная, она, хотя прошел почти целый день, так и не нашла ответа на звенящий в голове вопрос.
Да что же такое я там видела?
Наверняка Кри знала только, что бежала от ворот, через туман и канавы, спотыкаясь и падая. И вот теперь вернулась в город, не понимая толком, где была и что делала. Даже машины, которые ее подвозили, стерлись из памяти. Вопросы… разговоры… забытые лица…
Еще за квартал она увидела свою многоэтажку, торчащую, как средний палец, выставленный в оскорбительном жесте терпевшему ее городу. Кри ненавидела эту башню. Ненавидела всю эту жизнь, изо дня в день. Но не сейчас.
Пройдя через грязный, замусоренный двор, Кри толкнула плечом стеклянную дверь и едва не упала в кабину лифта. За то время, пока он, поскрипывая, нес ее на двадцать третий этаж, она успела отдышаться и даже вытащила телефон, чтобы позвонить в полицию. Никаких чувств к Джонни Мерримону она не питала, но он либо уже умер, либо умирал.
— Черт…
Кри уже в восьмой раз сунула телефон в карман. И что сказать копам? Он уже был почти мертвый, когда я нашла его, а потом что-то ужасное утащило его в лес. Они решат, что она тронулась или под кайфом, а может, сама же его и убила. Среди копов есть же и сообразительные; кто-то прознает об их споре и сделает неверные выводы…
Нет, лучше не надо.
Мать сидела за столом в кухне со стаканом в руке. Она была пьянее, чем обычно, и казалась совсем маленькой на маленьком жестком стуле.
— Что с тобой?
— Упала. Это неважно.
— Выглядишь так, словно тебя волок за собой мул.
Кри сбросила с плеч рюкзак, и весь день прокатился по ней волной: кровь, ломаные кости, долгая поездка и сон, который и отправил ее в далекий путь. Было страшно, страшно до ужаса, и вот что она имела в жизни: бетонную коробку в развалюхе-многоэтажке и мать, то ли слишком беспечную, то ли слишком пьяную, но в любом случае неспособную понять, что мир ее дочери раскололся на куски.
— Достань немножко льда, ладно? — Мать подняла стакан и потрясла растаявшие кубики. — Ну же, давай. — Она снова тряхнула стакан.
Кри моргнула в наступившей паузе — и вдруг заплакала. Она увидела бабушку, свое детство, а потом представила прабабушку — с ослепшими глазами и покрытыми шрамами руками, представила, как та улыбалась и кивала и как она сама чувствовала себя ночами в большой, теплой постели.
— Зачем ты отправила меня туда? Мне было всего четыре года…
— Ты плачешь?
— Скажи — почему.
— Ну, это никакая не тайна. — Мать поставила на стол стакан и закурила сигарету. — Они так захотели. Старухи. Думали, что ты будешь особенной.
— Что это значит?
— Об этом их надо было спрашивать.
— Ладно, тогда поговорим о тебе. — Кри села, но отступать не намеревалась. — Почему ты сбежала?
— Что?
— Ты ушла оттуда в девятнадцать лет. Мы никогда об этом не говорили.
— Не говорили, потому что это не твое дело.
— Бабушка говорила, что ты боялась.
— Вот как? — Мать нахмурилась и плеснула водки на растаявший лед. — А тебе не приходило в голову, что я хотела кое-чего побольше, чем жизнь на болоте? Кое-чего получше, чем грязь, клещи и недотепы? — Она отвела глаза, и в ее чертах проступило знакомое упрямство. Кри это только рассердило.
— Знаешь, я тебе помогу: не те мужчины, лень, вот это… — Она подтолкнула бутылку. — Я делаю покупки. Я убираю. А теперь хочу кое-чего взамен.
— Чего?
— Мне снятся сны.
Слова повисли в вакууме наступившей внезапно тишины. Мать понурилась, опустила голову, а когда заговорила, ее голос прозвучал еле слышно:
— Что за сны?
— Страшные. Висельное дерево, рабы, какие-то убитые… Я вижу их так ясно, как будто сама там нахожусь.
— Про висельное дерево все знают. И рассказы эти мы все слушали.
— Очень уж все реально. Я их вижу ясно, чувствую их запах, слышу, как они кричат. В руках у меня нож, и я знаю их имена.
— Нет, не знаешь.
— Двое — рабы. Один — и…
— Я же сказала, черт возьми! Нет! Сны — это только сны.
Голос у матери надломился, и Кри увидела в ее лице ложь, страх и неуверенность. Жадными глазами она нашла бутылку, но Кри опередила ее.
— Что на болоте?
— Надо было у моей матери спрашивать, раз уж ты так сильно ее любила.
— Я была ребенком.
— Думаешь, возраст имеет какое-то значение, глупая ты девчонка? Думаешь, для меня это было важно?
— Почему ты ушла?
— Я тебе уже говорила…
— Мне снится Джонни Мерримон, и эти сны настоящие.
Мать откинулась назад, и рот у нее открылся, словно от пощечины.
— Не говори так. Не смей.
— Он приснился мне прошлой ночью.
— Так далеко от болота — нет. Не может быть.
— Подожди-ка… Что ты сказала?
— Извини. Ничего. — Мать поднялась, неловко толкнула стул влево, отчего тот упал, и, оступившись, вышла из кухни. Хлопнула дверь, щелкнул замок.
Все еще в состоянии оцепенелости, Кри подняла стул, открыла воду, смыла грязь с ладоней и осторожно оттерла засохшую кровь. Ей приходилось видеть мать пьяной, сердитой, скучающей, но никогда вот такой, как только что, — встревоженной и напуганной.
Пройдя по коридору, Кри постучала в дверь и услышала какой-то шорох.
— Уходи.
Мать плакала, и слышать это было невозможно.
— Я боюсь снов.
— Правильно делаешь.
— Ты поэтому сбежала? — Молчание. — Слышишь?
Протяжный вздох и снова молчание.
— Такие сны видят немногие. Большинство не видят ничего. Но еще никто не видел их за пределами болота.
— Ты же видишь?
— Висельное дерево — да. Как и твоя бабушка и прабабушка. Девушка с ножом. Что произошло возле дерева. Я пыталась уйти от всего этого. Неужели ты не понимаешь? Есть и другие сны, похуже. Но ты еще слишком молода, чтобы это знать.
— Мне сейчас столько, сколько было тебе, когда ты сбежала оттуда.
— Господи…
— Скажи, что мне делать.
— Не могу. Извини.
— Почему?
— Оттого что мы говорим об этом, будет только хуже. Все
