Белая сирень - Маша Ловыгина
Все смотрели на Морозова ожидая сигнала. Тот отвернулся к окну и, некоторое время, молча смотрел в темноту. Воцарившуюся тишину нарушал только звук лопающихся пузырьков в пивной кружке. Морозов открыл ставни, с шумом вдохнул ночной воздух, затем подошёл к столу, взял пистолет Макарова и, вернувшись, выстрелил вверх – туда, где скоро должен был взойти месяц.
Не в силах отнять руки от лица, Оля с ужасом отметила, как несколько пар ног с гиканьем и улюлюканьем застучали по дощатому полу в сторону выхода. Она осталась наедине с Морозовым, сжимаясь от его тяжёлого взгляда и всем нутром желая, чтобы Марина спаслась.
***
– Было у меня время подумать. – Лаврик вытащил пакетик заварки из кружки Оли и тут же окунул его в свой стакан. Подёргал за верёвочку, потом хорошенько отжал узловатыми пальцами. Пододвинул к Оле сахарницу с отбитой ручкой, отхлебнул горячий чай, потом немного удивлённо понюхал.
– Хочется выпить? – серьёзно спросила Оля.
Лаврик скривился, позвенел ложкой в стакане.
– Не без того. Ехал в милицейской машине обратно со своим учеником бывшим. Хороший парень, умный. А был… – старик махнул рукой. – Думал, пропадёт. Нет, видишь, семейный стал, дети растут. Сказал, что если б я не научил его технику любить, – Лаврик прикрыл глаза ладонью, – пропал бы ни за грош. Что нужен он теперь, любят его. А я? Вот кому я нужен?
– Мне, – Оля стала накладывать сахар в чай, чтобы не смотреть на старика. Свербило в носу и щипало глаза от этого разговора. – Ладно, давай по порядку. Я обещала тебе всё рассказать, но прежде расскажи мне о Марине и о том вечере, когда она была у тебя.
– Эх, Марина! – Лаврик собрал щетинистый подбородок в кулак. Над переносицей собрались глубокие морщины. – Хорошая девка была. Неглупая. А мать её шпыняла почём зря. Пила, мужиков в дом водила. А Маринка-то, ни-ни, в рот капли не брала. Кое-как девять классов закончила, работать пошла. А куда деваться? Как мамаша гулять? Тьфу, прости Господи. На Марину многие поглядывали, уж больно хороша собой была, да просто так никто видно брать не хотел. Оно и понятно: ни кола, ни двора, в квартире родственница обретается. Одной красотой сыт не будешь. Времена такие нынче! – Лаврик с шумом отпил. – И Маринка-то, думаю, за абы кого без любви тоже не пошла. Уж не знаю, в кого такая гордая уродилась. Видать, в отца, кто бы он ни был, но точно не в мать. Совсем зелёной, вроде тебя, к нам в «Огонёк» пришла работать. Помыкалась, горемычная, а тут на тебе – в официантки позвали. А чего, работа хоть и тяжёлая, но хлебная.
Лаврик рассказывал не спеша, и Оля почти наяву представила давние события.
– Там её Морозов и заприметил, – старик кашлянул, подбирая слова. – Закрутилось, в общем. Ему никто не смел отказать. Сильный мужик, жестокий. Вот и Маринку сломал, подмял под себя. Бегала за ним, как собачонка. Слушать никого не хотела. Ведь оно и понятно: росла девка безотцовщиной, мать гулящая, все к ней руки тянули с малолетства. А Морозов, видать, защиту дал. Я тебе точно говорю, она у всех на глазах росла, хорошая девка, правильная. Да с мужиками не везло, как сглазили. Но, это уже другая история, – Лаврик добавил кипятку, отчего его напиток приобрёл янтарный цвет. – Подставил её кто-то в чужом городе. Вот и приехала квартиру продать. А с той квартиры денег-то – грош да алтын. Убитая жилплощадь! – старик оглядел собственные стены и вздохнул. – Сильно она переживала. Пришла ко мне. Рассказала коротенько обо всём. И что мол будут скоро деньги. Даст, что ли, кто? Не помню. Ну, мы выпили чуток. А потом она ушла. Наутро нашли возле парка сбитую.
– Марина говорила что-нибудь про Морозова? – глухо спросила Оля.
– Дык, – Лаврик развёл руками. – А чего тут скажешь? Укатил он давно. Здесь его дружки промышляют. Я так понимаю, мзду ему платят.
Оля отвела глаза, зажав ладони между коленями.
– Теперь твоя очередь, – взгляд Лаврика посуровел. – Да говори толком, не спеши. За что ж такую красоту извести хотели?
– Ох, Лаврик, не о том… – Оля даже застонала от напряжения, не зная, говорить ли о своих догадках старику. Сама мысль, что это может оказаться правдой, перекрывала доступ кислорода в лёгкие, выжигая изнутри. Никогда Оля не могла представить себе даже в самом страшном кошмаре, что придётся произнести эти слова. И кто сказал, что после того, что она пережила, судьба, наконец, даст ей шанс счастливой спокойной жизни? Нет, видимо, у судьбы были иные планы на её счёт. Она решила вдосталь накуражиться, отбирая одного за другим близких ей людей. А что, если она ошибается?
Оля всхлипнула и прикусила палец.
– Кажется, я совсем запуталась. И мне очень страшно. И больно…
Лаврик наклонился ближе, глуховато выпячивая ухо.
– Я ведь всегда ему верила…
33
Лаврик достал с антресолей старую, мешковатую по центру, раскладушку. После недолгих споров лёг на неё сам, уступив кровать Оле. Девушка не могла уснуть, погружённая в свои мысли и переживания. Лаврик был прав в одном – торопиться с выводами не следовало. Собственный опыт заставлял его быть осторожным, а желание жить трезвой жизнью отнюдь не избавляло от нервных вспышек и сильного тремора рук. «Дай мне несколько дней, и я буду в норме», – попросил Лаврик. Ольга не стала скрывать, что сама боится до дрожи того, что следствие затянется, и она завязнет в этом омуте ещё глубже.
Лаврик не давил на Олю. После фразы, произнесённой тихим голосом, Оля замкнулась, отвечала односложно, а потом и вовсе засобиралась к себе. Тогда Лаврик и полез на антресоль. Долго с грохотом возился там, роняя на пол обрезки выцветших обоев и полчища засохших мух, пока Оля сидела за его ноутбуком.
Она не знала, как поступить, потому что не могла поверить в то, что нашёптывало ей подсознание. Это просто не могло быть правдой.
Когда она бежала в Москву, то искренне считала, что оставляет за спиной свою прошлую жизнь. Скидывает её как тесную неудобную одежду, разрывает колючие швы, режущие кожу. И что теперь? Новая одежда, как оказалось, тоже не подходит по размеру?
«Она не требует ни вздохов, ни признанья, ни слёз, ни просьб, ни пламенных речей…», – подписал Белецкий фотографию в соцсети, на которой были изображены маленькие перчатки из бордовой кожи, а поверх них – роскошный футляр помады «Шанель».
Оля прекрасно
