Каждый час ранит, последний убивает - Карин Жибель
Он снова проснулся. Перед глазами стоит маленький мальчик, прижимающий игрушку к груди. Он никогда не забудет это видение. Но никогда ни о чем не пожалеет.
Такова цена. Он это знал, знал всегда.
Он снова идет по коридору, попадает еще в одну комнату, это родильное отделение…
…Несмотря на боль, Луиза ему улыбается. Она вот-вот станет матерью, а он еще не понимает, что скоро станет отцом. Что из живота его любимой женщины родится его ребенок…
Они не хотели знать пол будущего ребенка, просто выбрали два имени.
Роман, если будет мальчик.
Лана, если родится девочка…
72
Когда мы приезжаем к Василе, Тама смущается. Она все время боится произвести плохое впечатление, не понимает, конечно, что похожа на ангела. Что ее улыбка способна залечить любые раны, а мягкий и всегда немного грустный взгляд – мощное противоядие от жестокости в целом мире.
Мы пообедали по дороге, заехали в ресторан на берегу озера, и Тама задавала мне вопросы об отце. Раньше она не решалась ничего у меня спрашивать. Но я не смог ей ответить. Даже сегодня я не могу о нем вспоминать. Как только я о нем заговариваю, у меня сжимается горло, крутит живот, трясутся руки. Только Тама знает, до какой степени мысли о нем меня преследуют. Только она делит со мной мои кошмары, хотя я о них и не рассказываю.
Я ей просто ответил, что теперь мой отец – Маню.
Васила удивилась, когда увидела, что я приехал не один. Я впервые приезжаю в компании девушки. Она спрашивает ее имя, обнимает.
Бабушка у меня такая. Она сразу поняла, что я люблю Таму. Значит, и она ее будет любить.
Старая ферма еще больше обветшала, но Васила никогда отсюда не уедет. Здесь она у себя дома. Здесь все, как она хочет. Здесь она жила с дедушкой, когда тот медленно угасал. Она каждый день сидела с ним, мыла его, кормила, ободряла. Каждый день рассказывала, что происходит вокруг: о людях, о мире, который с каждой минутой уходил от него все дальше.
Каждый день доказывала ему свою любовь, свою преданность.
Именно поэтому я ею восхищался. Восхищаюсь и сейчас.
Сначала она обняла Таму, потом меня. С удивительной силой обняла. В этих руках я находил успокоение, но Тама об этом не знает.
Когда мне было девять лет и мы только приехали в Париж, я убежал из дому. Я взял лишь маленькую сумку с кое-какой одеждой. У меня не было ни денег, ни документов. Ничего не было, кроме глубоких ран и желания умереть.
Я ехал автостопом, рассказывал небылицы, врал. Пять дней спустя я очутился здесь, у бабушки с дедушкой.
Дедушка уже был слаб, но еще вставал. Его звали Хашим, он был высоким и сильным. Немногословным, но глаза говорили за него. В них читалось то, что он пережил. Все, что ему пришлось преодолеть. Унижения, предательство, несправедливость. Его руки и спина скрючились от тяжелой работы, а лицо походило на изрытую дорогами карту сокровищ, которая вела к настоящему кладу – его взгляду.
Бабушка с дедушкой приняли меня, ни разу не упрекнув. Вопросов тоже не задавали. Потому что они уже знали ответы. Они обработали мои раны и сказали, что я могу оставаться сколько захочу.
Каждую ночь я орал от страха.
Каждую ночь боялся, что за мной приедет отец.
Тогда Васила приходила ко мне в комнату и брала за руку. Говорила, что, когда я вырасту, все образуется.
Но она забыла сказать, что есть крест, который мы несем всю жизнь. Не важно, стали мы уже взрослыми или нет.
Я провел у них месяц, а потом за мной приехали родители. В школе начали интересоваться, где я, и им могли отказать в материальной помощи… Отцу пришлось отыскать своего сына. Свою игрушку. Свою боксерскую грушу.
Чтобы сохранить лицо, он поклялся, что мой побег заставил его задуматься и что он изменился. Но как только мы уехали с фермы, он остановил машину, заглушил мотор и долго меня бил. Так сильно, что сломал мне несколько ребер.
Мать ничего не сделала, чтобы прекратить это. Она давно решила, на чьей стороне.
А если бы и вмешалась, он ударил бы и ее. Поэтому-то она бездействовала.
Моего отца звали Даркави. Я любил его. Несмотря на побои, на ругательства. Несмотря ни на что. Просто потому, что он был моим отцом. Между двумя приступами ярости он умел быть хорошим и справедливым. И даже нежным.
Моего отца звали Даркави. Я любил его.
И я же его убил.
Но об этом знает только Межда.
С тех пор я живу с призраком отца и с ранами, которые он мне нанес; они глубоки, как сама бездна.
* * *
Изри курит во дворе, а я в кухне с Василой. Это, в общем-то, не совсем кухня. Здесь, на ферме, есть одна большая комната с огромным камином. Прямоугольный стол, накрытый желто-зеленой клеенкой, четыре деревянных стула, дровяная печка для готовки, маленький холодильник и шкаф для хранения провизии. Узкая крутая лестница ведет на второй этаж, там две комнаты. Изри предупредил Василу, что мы будем спать в одной кровати, и она ничего не сказала.
Напротив дома – большой курятник, где весь день бродит десяток кур.
Васила хочет приготовить на ужин мясное рагу, и я предлагаю свою помощь. Она с удивлением на меня смотрит, наверное, беспокоится, что я все испорчу.
– Не волнуйтесь, мадам, – говорю я с улыбкой. – Я уже давно научилась готовить. Так что идите спокойно к Изри. Уверена, вы по нему соскучились…
– Спасибо, дочка.
– Не за что, мадам. Это вам спасибо за прием.
– Можешь звать меня Василой.
– Хорошо, Васила.
Она уходит, и я принимаюсь за работу. Окно открыто, и я вижу, как она подходит к Изри.
– Как дела, сынок?
– Очень хорошо, джедда[8]. А у тебя?
Он поднимается, чтобы уступить ей стул. Старый разболтанный стул, уличный наверное. У меня теплеет на душе, когда я вижу их вместе, рядом друг с другом.
– У меня тоже хорошо, – говорит она. – Тама захотела приготовить ужин.
– Пусть готовит.
