Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты
Вчера, когда принесли чай и нам вручили чашки с блюдцами, на которых лежал завернутый в салфетку кусочек сахара, в комнату вошел мужчина и стал оглядываться; как выяснилось, он искал Джеральда, но не сразу узнал его, сидящего в инвалидном кресле меж двух женщин. Узнав, он подошел к нам, такой же неулыбчивый, как отец. Это был Фрэнсис. В последний раз мы виделись двадцать пять лет назад. Тогда я случайно встретила его с женой и детьми, Джайлзом и Элизабет, в открытом театре Риджентс-Парка. Вскоре после той встречи я видела их еще раз, Лиз и детей, но уже без Фрэнсиса, который оставил их и уехал в Южную Америку охотиться за жуками. Фрэнсис опубликовал две научно-популярные книги о жизни насекомых. Я написала ему, поздравляя с успехом одной из них, которая мне понравилась и в которой, как мне казалось, не было ничего от Фрэнсиса, однако он не ответил.
Теперь Фрэнсис стал похож на Веру. Внешность Энтони Эндрюса поблекла, исчезло и очарование Себастьяна Флайда.[74] Он худ до истощения — разве могло быть иначе с такими родителями? — и похож на богомола, хотя, возможно, это сравнение напрашивается из-за его профессии энтомолога. Фрэнсис весь какой-то высохший, сморщенный, потрепанный и поблекший, словно мертвое дерево, лишившееся коры и исхлестанное непогодой. Думаю, я узнала его только потому, что посетитель не мог быть никем другим.
Хелен переместилась в свободное кресло, уступая ему стул рядом с отцом. Фрэнсис поцеловал Хелен, задержавшись у ее щеки чуть дольше, чем требовал формальный поцелуй. Я вспомнила, что он всегда ее любил. Фрэнсис такой человек, что может приветствовать одну женщину поцелуем, а другую, с которой знаком не хуже, — безразличным взглядом. На нем был серый вельветовый костюм, очень старый и потрепанный, новенькая рубашка, чрезвычайно дорогая, галстук от Пера Спука[75] (я так думаю) и туфли «Трикерс». Он производил впечатление обеспеченного человека, а костюм — это просто причуда богача. Потом Хелен рассказала мне, что Фрэнсис женился второй раз, на вдове миллионера и члена парламента, которого убили в Ирландии. Я спросила, почему она раньше мне об этом не говорила. Забыла, ответила Хелен. А также имя новой жены и все подробности о ней. Но если я спрошу, как звали его первую жену, где они поженились и когда…
— Как дела, Фрэнсис? — спросила я.
— Хорошо. — Не знаю почему, но это прозвучало неестественно; обычно говорят «очень хорошо» или «неплохо». Если Фрэнсис пишет письма, то, вероятно, обращается к адресату по имени, не прибавляя «уважаемый» или «дорогой». Он не спросил меня, как дела. Сел рядом с отцом и, к моему удивлению, взял его другую руку.
Неужели так бывает всегда? Может, Джеральд держит за руку всех посетителей младше девяноста? Ведь он никогда не берет руку Хелен. Или Фрэнсис, которого я считала неспособным любить, а Чед Хемнер считал способным любить только зло, любит отца? Душа человека — загадка, тайна. Джеральд не сменил фамилию. Хильярд — это его фамилия, а не Веры, и Джеральд не стал отказываться от нее, но Фрэнсис, казалось бы безразличный к мнению окружающих и плюющий на весь мир, после ареста матери, предполагая худшее, стал называть себя Хиллзом; теперь он читает лекции в университете, пишет книги и собирает жучков как профессор Фрэнк Лодер Хиллз.
Так мы сидели, держа за руки Джеральда, который все сильнее и сильнее стискивал наши пальцы, пока боль не подсказала, что пора уходить. Взяв руку Фрэнсиса, Джеральд не отпустил мою, а сжал еще крепче; казалось, что он, несмотря на кажущуюся немощность, опирается на наши руки, намереваясь вскочить с инвалидной коляски. Я вспомнила Веру и ее странный жест, когда она наклонялась вперед и стискивала руки, словно хотела удержать внутри боль. Думает ли о ней Джеральд? Не напоминает ли ему о ней Фрэнсис, светловолосый, морщинистый и высохший, с такими же небесно-голубыми глазами? Несомненно, даже теперь Джеральд должен вспоминать, как она пыталась всучить ему чужого ребенка, смуглого, как его отец-пуэрториканец. Я совсем забыла о его глазах, забыла, как в юношеском возрасте пыталась вспомнить или выяснить, какого цвета глаза у Джеральда. Но когда Дэниел Стюарт начал писать свою книгу, я вспомнила и во время следующего визита к Джеральду, вчерашнего, посмотрела. Они синие. Темнее, чем у Фрэнсиса, василькового цвета.
Из пансиона для отставных офицеров мы вышли все вместе, втроем; мы с Хелен хотели взять такси до дома, а Фрэнсис направлялся к платной автостоянке, где оставил машину. Он беседовал с Хелен, но не о семье или об отце, а о русском фантастическом фильме, который демонстрировали в соседнем кинотеатре «Пэрис-Пуллмен». Очевидно, для него этот кинотеатр тоже соседний — они с женой купили дом на Крессуэл-плейс.
Не принимая участия в разговоре, я высматривала такси. На противоположной стороне улицы в дверях магазина я заметила старика; похоже, магазин был не из разряда очень популярных, с керамической плиткой на витрине. Казалось, старик внимательно смотрит на нас, вернее, на Фрэнсиса, который, вскинув голову, смеялся над какой-то шуткой Хелен. Это был невысокий мужчина с седыми волосами, в слишком длинном плаще без пояса, с обыкновенным лицом и глазами, которые даже с такого расстояния выглядели печальными. Сердце замерло у меня в груди. Значит, эхо еще не затихло, голоса не умолкли…
— Я слышал, ты помогаешь Стюарту с этой его книгой, — обратился ко мне Фрэнсис.
— Да.
— Вульгарная и никому не интересная вещь.
— Возможно, вульгарная, но насчет неинтересной я сомневаюсь. Стюарт работает по заказу издательства.
— Если он упомянет обо мне, раскроет мое имя, я подам на него в суд. Можешь ему передать.
— Я?
— Именно так. Книга способна стать причиной ненависти, насмешек и презрения — вполне достаточное основание для иска. У тебя муж юрист, правда? Спроси его.
— За пять минут ты успел дать мне два поручения, Фрэнсис — или Фрэнк, или как там ты себя называешь, — ответила я. — Хорошо, что мы встречаемся раз в двадцать пять лет.
Подошло такси. Пока Фрэнсис усаживал в него Хелен, я бросила взгляд на противоположную сторону улицы и увидела, что к мужчине в дверях магазина присоединилась женщина; он ее поцеловал, и, взявшись за руки, они пошли в сторону Блит-роуд. Неужели я так жажду романтических драм, даже с трагическим концом, что на мгновение убедила себя, что это Чед Хемнер? Никакого внешнего сходства и ни малейшего шанса, что процесс старения придаст Чеду такой вид. Вне всякого сомнения, если бы мужчина приблизился ко мне, я увидела бы гладкие, как у младенца, мочки ушей.
И вдруг — несмотря на то что между этими двумя озарениями не было никакой связи — я прониклась убеждением, что событие, которого со страхом ждал Фрэнсис, глядя на меня потемневшими от ярости глазами, никогда не произойдет.
— Можешь не волноваться, — сказала я. — Стюарт не напишет эту книгу.
— Что заставляет тебя так думать?
— К тому времени, когда я, как ты изволил выразиться, закончу ему помогать, у него пропадет желание.
Тот визит Фрэнсиса в «Лорел Коттедж», когда в отсутствие Веры он привез с собой девушку, был последним. Мне кажется странным, что человек, ставший энтомологом, не выказывал — насколько мне известно — ни малейшего интереса к насекомым, когда был ребенком. Фрэнсис даже не обрывал крылья мухам, что вполне естественно было от него ожидать. Поступив в аспирантуру Лондонского университета, он навсегда порвал с Синдоном, бросив, как я потом слышала, свои вещи, в том числе довольно ценные, среди которых были подарки от Чеда. А сам Чед, который (каким бы невинным он ни пытался себя изобразить) использовал Веру как прикрытие и ввел в заблуждение многих людей, заставив поверить в свой роман с ней, после отъезда Фрэнсиса ни разу не заглядывал в «Лорел Коттедж». Тот новогодний визит, когда заболела Вера, был последним. Фрэнсис поступил в колледж Куин Мэри, и Чед последовал за ним, как только смог, зарабатывая репортажами о благотворительных базарах, устраиваемых в Уилсдене Союзом горожанок и церковью, и снимая комнату на последнем этаже дома, где Фрэнсис сбросил его с лестницы.
Вера осталась одна. Но у нее была Джози. У нее был Джейми. Довольно часто ее навещала Хелен. После отъезда Иден в Форментор мой отец отправился в Синдон и остался там на ночь; целью его визита было отговорить Веру от переезда. Разумеется, без его согласия и согласия Иден она не могла этого сделать, но отец хотел представить все так, как будто выбор за Верой. Она печальным тоном ответила, что особенно и не надеялась на их согласие и даже точно знала, что Иден будет против. Но попробовать все равно стоило — вдруг получится.
Этот разговор впоследствии отец передал моей матери, а та рассказала мне, где-то между арестом Веры и судом. Отец спросил Веру, почему она хочет уехать, но в ответ услышал, что ей надоел Синдон. Отец понимал, что Вера скрывает истинные мотивы.
