Анна и Сергей Литвиновы - Биография smerti
Таня
Поверить невозможно, но это именно он. Действительно он. Великолепный. Ироничный. С роскошными, бархатными, мудрыми глазами. Не столь красивыми, как у Стаса, – но разве можно их сравнивать? Холмогоров – всего лишь избалованный, смазливый мальчишка. А Пыльцов – настоящий характер. Герой. Таня сразу вспомнила, как в девятом классе была в него жестоко влюблена.
Но сейчас стальные пальцы героя впились ей в плечо, а бархат глаз был безжалостен, словно сукно на игорном столе. Человек с подобным взглядом может быть только убийцей. Да и на тело Стаса актер лишь мельком взглянул – без жалости и даже без интереса.
– Так это были вы? – прошептала Таня.
Горло перехватил спазм, по щеке, против воли, покатилась слеза. А Пыльцов неожиданно ухмыльнулся. Весело произнес:
– Пушкина играешь!
В первую секунду Таня не поняла, о чем речь. Только потом дошло: она нечаянно пушкинскую «Метель» процитировала. Но там, помнится, сия фраза произносилась в куда более приятных обстоятельствах.
«Что делать? – лихорадочно соображала Садовникова. – Вырываться – я с ним не справлюсь. Кричать – тоже бессмысленно. До охранника на воротах метров пятьсот, он сидит в своей будке и все равно не услышит... Единственный шанс: тянуть время. И дать Пыльцову возможность выступить. Он ведь – актер. Значит, никогда не упустит возможности поиграть, покрасоваться...»
И девушка восторженно, с придыханием, произнесла:
– Ох, я так рада, что могу с вами поговорить! Лично, лицом к лицу! Вы ведь такой замечательный человек, и актер великолепный, я все ваши фильмы смотрела! И почти все спектакли в Театре драмы! Вы в роли Гамлета – вообще что-то поразительное! А как Фигаро сыграли, я весь ваш финальный монолог проплакала...
Грубая лесть, она видела, сработала – лицо Пыльцова помягчело. И Таня продолжила давить:
– Вы ведь на самом деле добрый. Все знают, вы никогда не позволите себе обидеть женщину...
Но тут вышла промашка – черты актера исказила гримаса гнева. Он саркастически прошипел:
– О, да, не позволю. Я ведь рыцарь! Зато вы, бабы, такие твари...
Кажется, удается втянуть его в разговор. Уже хорошо. Пусть говорит, говорит...
И Таня вкрадчиво спросила:
– Холмогорова тоже тварью была, поэтому вы ее и убили? Верно?
Пыльцов лишь плечом мимолетно дернул – исповедоваться перед ней он явно не собирался. Но Садовникова не сдавалась. Горячо выкрикнула:
– Вы гений, просто гений! Как вы все продумали! Я ведь считала, что ее Алтухов убил. Или Антон Шахов. А на вас даже не думала!
Он все еще сжимает ее предплечье, сильные пальцы сквозь ткань кофточки впились в кожу. Он явно сильней, может уничтожить ее одним ударом. Однако нож пока лежит на земле, а главное, это Таня чувствовала безошибочно, актеру интересна тема. Интересен спектакль, который он же и срежиссировал. Пыльцову хочется поговорить о себе, похвастаться, в очередной раз блистательно выступить на подмостках. И плевать на то, что единственный зритель – она, Татьяна, – уже приговорен и никому не сможет рассказать об его триумфе.
Садовникова восхищенно продолжила:
– Но я не понимаю: как вам удалось? Холмогорова ведь всегда с охраной ходила! И ездила – только с шофером. И ее замы – всегда знали, где ее найти... А тут вдруг – одна, за рулем, отправилась неизвестно куда... Как вы ее уговорили?
И, видя, что актер колеблется, поднажала еще:
– Пожалуйста, Александр! Вы же сами понимаете: у меня никаких шансов. Я уже никому ничего не расскажу! Не смогу! Но мне самой надо понять... за что вы меня...
Голос вновь, против воли, дрогнул. Таня не стала сдерживать слезы и, всхлипывая, закончила:
– Вы – талант. Вы так все красиво сделали... Гениальный спектакль! Блестящая режиссура... Я хочу знать все... И, по-моему, имею право...
– Помолчи, а? – досадливо велел он.
И Татьяна послушно умолкла. Но медленным жестом, бережно взяла его руку, коснулась ее губами. Прошептала:
– Боже! До чего вы прекрасны!
И пробила все-таки стену. Актер, скривив рот, вымолвил:
– Да что тут прекрасного? Я просто устал, понимаешь? Десять лет... Десять дьявольских, долгих лет... Под дамокловым мечом. Да ты хоть представляешь, что это такое? Когда живешь и триста шестьдесят пять дней в году, каждый час, каждую секунду ждешь, что за тобой – придут? И понимаешь, что жизнь твоя, карьера, счастье – все в руках единственной бабы...
Его лицо болезненно исказилось, рука выпустила Танино плечо. Срываться? Бежать? Нет, бесполезно. Он только разозлится. Но, главное, удалось – пробила в нем брешь. Пыльцов уже не машина с окровавленным ножом в руках, а человек. А у любого человека, если он не профессиональный убийца, есть слабости.
Таня даже не шелохнулась – лишь продолжала преданно вглядываться в лицо актера. И прошептала:
– Расскажите! Пожалуйста!
На секунду задумалась, но все же прибавила:
– У вас такой замечательный голос... Его слушаешь, будто музыку.
Актер на ее комплимент не откликнулся, но Таня в тусклом свете звезд увидела – ему приятно. Эх, мужчины...
– Да о чем тут рассказывать! Наваждение, глупость, чушь! – раздраженно бросил Пыльцов. – Обычное дело: молодая, глупая девка, лето, закаты, море... Познакомились, погуляли, случилось... Ну и навоображала себе невесть чего. Хотя я сразу предупредил: я женат и разводиться не собираюсь. Говорил ей: делай аборт. Так нет же! Любовь у нее...
Его лицо исказила болезненная гримаса.
Таня тихо промолвила:
– А я ее понимаю... в вас действительно... сложно не влюбиться...
Артист вспыхнул:
– Ну и пусть бы любила, кто мешал? Но она, тварь, в Москву с моей помощью перебраться захотела. Чтоб я ее в свой театр взял. Домой мне стала звонить, угрожала, мол, жене все расскажет... Первая, блин, раскрасавица! Местечковая королева! Да в Москве таких звездочек – миллион!
Таня в недоумении глядела на Пыльцова. Она по-прежнему ничего не понимала, хотя догадка, очень смутная, в голове забрезжила... Актер же продолжал – страстно, яростно, будто освобождаясь от копившегося годами страха:
– Сучка она и есть сучка, и заслужила свою скотскую смерть. А в ее честь теперь улицы называют. Смех!
– Улицы? – пробормотала Таня. Кажется, она начала понимать.
– Ну да! Улица Шипилиной, тридцать три кособоких домишки. Достойное воплощение. Как раз для нее, провинциальной королевы.
О боже! Точно!
– Вы про ту фотомодель говорите? Про звезду, которая «мисс Сочи» была? Кажется, Юля... Так это вы ее?!
– О да! – расхохотался актер. – Юлька уж звезда из звезд! Сорок пять кило костей и ни единой извилины! Я ее до последнего пытался уговорить. Юлечка, мол, солнышко, тебе всего восемнадцать, надо о карьере думать, о муже хорошем... Какие могут быть дети, да еще вне брака? Но ведь уперлась, всем своим крохотным умишком уперлась! Заладила: ребенка от тебя убить не смогу, и точка. В конце в концов, я бы и согласился, пусть родила бы, помогал бы, как мог. Только наша звездочка еще и статуса захотела, печати в паспорте. Чтоб в одной семье «две зве-езды»... – передразнил Пыльцов, – как Кузьмин поет. А какая она, к дьяволу, звезда? Смазливая, но безмозглая курица. Ну и закатилась... Со звездочками, всякими малыми планетами такое бывает...
Артист хохотнул.
– Как все это было? – осторожно спросила Таня.
– Пригласил на пляж. Дикий, подальше от города, чтоб никакой цивилизации. Закатом солнца вроде как полюбоваться. Красиво получилось... Солнце, когда заходит, красное. Море – лазурное. Кровь – алая. Юлька должна быть довольна. Закончила свой земной путь эффектно, любой бы позавидовал. Молодая, прекрасная, у брега окияна, под шелест волн...
– А при чем здесь Марина Евгеньевна? – тихо вымолвила Татьяна.
– А Марине Евгеньевне вместе с сыночком ее, – Пыльцов равнодушно коснулся носком ботинка неподвижного тела Стаса, – в тот день приспичило в море на яхте выйти. И пришвартоваться как раз на том пляже, где мы с Юлькой только что чрезвычайно мило побеседовали...
– Боже мой! – воскликнула Таня.
– Судьба, да? – задумчиво произнес Пыльцов. – Дикий пляж. Ни души. До Сочи – шесть километров по берегу. А я умудряюсь встретить не просто человека – но знакомого человека! Причем когда от меня еще Юлькиной кровью пахнет... – Актер горько расхохотался.
– Холмогорова... она что, видела, как вы убивали?
– Не видела. Но от этого не легче. Потому что тело нашли быстро, и уже на следующий день все газеты криком кричали: маньяк на Зеленом мысе! Зверское убийство на пляже! Трагическая смерть юной фотомодели! Свобода, черт возьми, прессы: и место, и день, и время смерти выложили. Весь город гудел. Конечно, и до Холмогоровой дошло. А она, к сожалению, совсем не дура была.
– И что? – затаила дыхание Таня.
– Сама ко мне пришла. В театр. Специально, похоже, в Москву прилетела. Спокойная такая, никаких упреков, о муках совести ни слова. Улыбается. Вот и попал, говорит, ты, Сашенька, в мои нежные лапки. Но не волнуйся, ментам я тебя не сдам. Однако уж не обессудь, теперь за все отыграюсь. Как ты унизил меня, можно сказать, послал на три буквы, когда я с тобой поздороваться подошла... Я ей: чего ты хочешь? Денег? Секса? А она смеется: денег, слава богу, хватает, и оргазмы теперь не от секса, а от работы. Просто, сказала, приятно держать тебя, всего такого возвышенного, за яйца. Крепко-крепко держать. Ну и действительно: за все теперь отыгралась. – Пыльцов злобно ухмыльнулся. – На всех ее вечеринках, на всех корпоративах поганых – обязательно я, любые гастроли-отпуска, как хочешь, отменяй. На вручение премии лучшей бизнесвумен России сводить... Сопроводить верным поклонником на уик-энд в Париж... Десять лет тиранила. Восемьдесят семь тысяч шестьсот часов. Ты хоть представляешь, что это такое?!
