Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина
От проклятий в адрес французских диспетчеров его отвлекло дребезжание мобильного телефона.
Несколько минут он молча слушал взволнованный голос в трубке, затем спросил:
— Когда это случилось? — Через короткую паузу распорядился: — Ладно, копай дальше. — Отключил связь, завел двигатель, вдавил до предела педаль акселератора.
«Жигуленок» взревел трубным отчаянием, подпрыгнул и во всю отпущенную ему Волжским автозаводом мощь ринулся в направлении столицы.
В голове Анатолия Борисовича Трусса, обгоняя автомобиль и друг друга, неслись три, не бог весть какие богатые мысли. Первая: начался отстрел участников ограбления квартиры композитора Твеленева. Вторая: если Антона Твеленева не выпустили из предвариловки, его еще можно застать в живых и спасти для следствия. И наконец, третья — как же неумолимо связано все вокруг невидимыми нитями на этой странной планете Земля: не забастуй сегодня гребаные авиадиспетчеры у себя на родине, прилети самолет с Заботкиным вовремя — еще как минимум двух трупов в другой части европейского континента вряд ли удалось избежать. Молодцы французы, умеют постоять за свои права. А то, что картавят, — не беда, вон англичане — букву «с» нормально выговорить не могут, шепелявят — и ничего, живут.
Теперь вся надежда на гордость отечественного автопрома — лишь бы не заглох мотор.
Иван Каждый с первых же дней работы в МУРе стремился во всем подражать майору Труссу и, по свидетельству многих, весьма преуспел в этом немалотрудном занятии. Неспешная походка вразвалочку а-ля «морской волк», вялая, безынициативная, нарочито усложненная деепричастиями речь с неожиданными эмоциональными взрывами, насмешливая снисходительность в отношениях к сотрудникам и в особенности к сотрудницам — все это и многое другое: манеру сидеть нога на ногу, подпирая лоб тремя пальцами — большим, указательным и средним, манеру слушать собеседника, наклонив голову в противоположную от него сторону, манеру неожиданно громко смеяться без всякого на то повода и хранить на лице грустную умудренность в моменты общего веселья — все это Ваня освоил в короткие сроки и пользовался приобретенным плагиатом без видимого стеснения. Единственное, чего ему никак не удавалось достичь, — это той незамедлительной тишины и того благоговейного внимания, которые наступали всякий раз, как только Анатолий Борисович даже не открывал еще, а только собирался открыть рот. Ваня старательно, но, увы, безрезультатно работал над этим своим пробелом, много думал о причине неудачи, страдал ужасно, но время шло, а проклятые тишина и внимание при открывании им рта никак не наступали. Более того, часто создавалось впечатление, что многие только того и ждут, когда он его закроет. Это обстоятельство долгое время обижало Ваню, пугало даже — почему так?! — и как-то, вконец отчаявшись разгадать эту шараду, он рискнул поделиться своими страданиями с кумиром и получил неожиданный, но в итоге оказавшийся вполне результативным совет: «Старик, веди себя, как бандит на допросе: говори, только когда спросят». Он отдал дань остроумию майора, но ради смеха утрудился претворить странный совет в жизнь при первом же подходящем случае и с удивлением обнаружил, что его, Ивана Каждого личное мнение, оказывается, кого-то интересует. После этого авторитет Анатолия Борисовича Трусса взлетел в его глазах на невидимую с Земли высоту и каждое роняемое им слово воспринималось как миссионерское предначертание. Неудивительно поэтому, что, получив от своего божества конкретное задание, он уже через несколько часов входил в знакомый ему комиссионный магазин с четырьмя фотографиями в кармане.
Приемщик, немолодой человек, скорее тщедушного, чем скромного, телосложения, в ладно скроенном черном костюме и с начинающейся на затылке пышной шевелюрой встретил Ивана как любимого внука. Он широко расставил руки и со словами: «Ну, наконец-то!» — вышел к нему навстречу из-за разделяющей крохотную комнатку надвое стеклянной конторки.
— Прошу, прошу, милости прошу, сюда, пожалуйста, — он указал на массивную дубовую дверь, ведущую, по всей видимости, в святая святых данного заведения и громко крикнул: — Маклаша, выйди, деточка, в приемную, ко мне пришли. Поздоровайся, солнышко, это молодой человек из московского уголовного розыска, я тебе о нем много рассказывал.
— Здрастэ, — холодным южным акцентом обозначилась в дверях тучная черноволосая женщина, заполонив собою, по меньшей мере, половину приемной. По внешнему облику она могла сойти и за жену, и за дочь хозяина чужих драгоценностей.
— Знакомьтесь, моя младшенькая от старшего сына, Маклавочка, радость наша. Умница и, как видите, красавица. Учится на пианистку. Если не торопитесь, она вам ноктюрн Баха исполнит. Солнышко, ты освоила Баха?
— Нэт. — Басом остудила Маклавочка дедушкин пыл.
— Ах, — очень искренне испугался хозяин комиссионного магазина, — а я, дурак, хвастаюсь. Тогда, может быть… — он, видимо, хотел предложить гостю еще что-то из Маклавочкиного репертуара, но та его опередила.
— Ничего не буду.
Дедушка суетливо захихикал, понимающе закивал головой, поясняя гостю знаками, мол, творческие люди ни шагу без вдохновения, а я со своим свиным рылом в ее хрупкий калашный ряд…
Ивану Каждому Маклавочкин гонор не понравился: никакого Баха он, конечно бы, слушать не стал, но зачем вести себя так по-хамски, корова толстая. Вслух он произнес голосом и манерой Анатолия Борисовича Трусса:
— Если вы полагаете, что я пришел сюда слушать музыку, то должен вас разочаровать: этим делом я занимаюсь в консерватории. У меня к вам, Иосиф Анзорович, несколько вопросов.
— Да, да, конечно, я понимаю, прошу, прошу, — он услужливо распахнул перед Иваном массивную дверь, глаза его округлились, лицо приняло испуганное выражение, — прошу, здесь нам будет удобнее. — Руки его слегка дрожали.
Они вошли в большую комнату, до потолка заставленную антикварной мебелью.
— Я весь внимание, — сказал хозяин магазина, усаживая гостя на хлипкий с тонкими ножками, на первый взгляд непригодный для использования по назначению диванчик. — Все, что могу и что знаю — как на духу.
— Скажите, Иосиф Анзорович, интересующий нас с вами человек не объявлялся?
Приемщик от обиды только что не заплакал.
— Господи, как можно, что вы такое говорите, да если бы… неужели вы допускаете мысль, что я тут же бы… незамедлительно… в ту же секунду… если бы… как можно?.. — И, уловив на лице молодого человека плохо скрываемое нетерпение, заключил: — Нет, не объявлялся.
— Вы бы могли описать его внешность?
— Внешность? — не сразу понял Иосиф Анзорович. — А-а-а, как он выглядел? Разумеется, сейчас. Молодой, если и старше вас, то ненамного, вашего роста, то есть выше среднего, если мне не изменяет память, то волосы, как и у вас, прямые, темные, очень худ, в смысле худой, как и вся молодежь, как и вы, лицо ваше, славянской национальности…
— А на носу у него бородавка? А на щеке другая? — Манеру щеголять цитатами из классиков Каждый своровал у того же Трусса.
Приемщик изделий из драгметаллов, по всей видимости, особо глубоким знанием пушкинского наследия не отличался, потому как тут же искренне признал, что по поводу бородавок ничего сказать не может — не обратил внимания, уж не обессудьте.
— Да ладно, чего там, не обессужу, — с выражением усталого превосходства на лице пообещал Каждый-Трусс, — вы мне вот что скажите: кто из этих молодых людей вам знаком?
Он разложил аккуратным веером на кружевном ломберном столике четыре фотографии и с надеждой заглянул в глаза послушно склонившемуся над ними Иосифу Анзоровичу. Больше всего ему хотелось, чтобы старый воришка никого из этой четверки не признал: Ваня, конечно же боготворил своего кумира, но кому не радость оттого, что и на Солнце есть пятна: приказ Трусса заподозрить в краже на Тверской близких родственников композитора и их знакомых с самого начала показался ему явным неучетом здравого смысла.
Продавец чужих ценностей тем временем, привычным жестом воздев очки, видимо, за ненадобностью на лоб долго поочередно подносил фотографии к самому своему носу, как бы их обнюхивая. Он с первого же взгляда узнал на одной из них владельца дорогой броши. Он отлично понимал, что в его интересах, если, конечно, не хотеть потерять бизнес и остаться без лицензии, а такая опасность была вполне реальной, в его кровных интересах угодить сыщику. Но и неизбежность ужасных, необратимых последствий в случае чего не позволяла выбрать правильное решение, а немалый жизненный опыт подсказывал, что торопливость в данном случае — не самый лучший союзник. Он тянул время, клял себя последними словами за жадность — оформление заказа без соответствующей документации сулило немалый куш, но единственно верный ход, гарантировавший если и не выигрыш, то хотя бы ничейный результат в этой столь неудачно складывающейся для него партии предательски не возникал в опытной голове бывалого шахматиста.
