Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
В такие мгновения счастье жены было для Квирка почти осязаемым, чем-то вроде едва уловимой, медленной вибрации, пробегающей по всему её телу. Она была австрийской еврейкой, и многие члены её семьи сгинули в концлагерях. Волею судьбы оказавшись в Ирландии, она сначала обручилась с бывшим коллегой Квирка и некоторое время жила счастливо, пока муж не умер. Потеряла она и ребёнка, мальчика по имени Ханно, из-за болезни, которую слишком поздно диагностировали врачи.
Ни о чём из этого она с ним не говорила.
– Я должна была умереть ещё в те годы, вместе с другими, – заявляла она со странной, застенчивой полуулыбкой. – Но не умерла. И вот теперь мы здесь – ты и я.
* * *
Так шли дни, и Квирк постепенно перестал сетовать на то, что он в отпуске и что ему приходится спать в чужой постели и бриться перед зеркалом, которое показывало его широкое мясистое лицо в более резком свете, чем на него стоило смотреть. Эвелин никак не комментировала это явно долгожданное для неё облегчение, а он, в свою очередь, никак не комментировал отсутствие комментариев с её стороны. Его жена была не из тех женщин, которые оставляют подарки судьбы без внимания, но ей хватало чуткости, чтобы подсчитывать их молча.
* * *
На площади в Старом городе располагалось кафе, в котором супруги полюбили коротать вечера. Они завели привычку сидеть там снаружи, под старой каменной аркадой, поскольку ночи становились всё теплее. За несколько дней поздняя весна сменилась ранним летом.
Одну сторону площади занимало большое уродливое здание, увенчанное часами, их стерегла пара стилизованных цементных львов, а по бокам стояли миниатюрные ржавые пушечки – по всей видимости, они вряд ли помогли бы обороне города даже в те дни, когда были ещё в состоянии стрелять.
Кафе – или бар, как упорно называл его Квирк, – пользовалось, как отметили они, популярностью не только среди туристов, но и среди жителей Доностии. Добрый знак, сказала Эвелин, кивая в своей неспешной, задумчивой манере, как будто за обыденными словами скрывались куда более глубокие мысли.
Истаял последний солнечный луч, над площадью высыпали звезды, а они, довольный муж и счастливая жена, всё сидели там, потягивали из бокалов суховато-ароматное чаколи и наблюдали за прохожими на набережной.
– А испанцы не стыдятся выставлять себя на общее обозрение, – заметил Квирк.
– А чего им стыдиться? – удивлённо спросила Эвелин. Задумалась на мгновение, затем продолжила: – Но, конечно, да, понимаю. Это то самое удовольствие, предаваться которому так и не научились ирландцы, – просто сидеть и наблюдать за обычным ходом вещей.
Квирк сказал, что она права, или предположил, что сказал. Вот оно снова – расслабление, это труднопостижимое понятие. Он попробовал осознанно расслабиться, здесь и сейчас, сидя в кафе, но безуспешно. Нужно было попрактиковаться как следует.
Среди людей вокруг были англичане, американцы, шведы – он определил их певучий акцент как шведский – и даже немцы, которые вновь выдавали себя за беспечных бродяг по свету, каковыми воображали себя до того, как годы безумия и наступившего затем горького похмелья открыли им глаза на то, каково их истинное нутро.
Только услышав где-то у себя за спиной нотки ирландского говора, Квирк понял, что именно пытается уловить с тех пор, как впервые сошёл на испанскую землю. Ирландца можно вывезти из Ирландии, подумал он уныло, но не наоборот.
Голос был женским. Его обладательница казалась молодой или, по крайней мере, моложавой. Тон её звучал до странности настойчиво, как будто ей нужно было сказать больше, чем получалось выразить словами. Произношение свидетельствовало о том, что она из южной части Дублина и принадлежит к среднему классу. Квирк пытался уловить, о чём она говорит с такой странной горячностью, но не мог. Повернул голову, оглядел толпу – и увидел её.
5
Тогда, в первый раз, Квирк не стал указывать на неё Эвелин. По правде говоря, он и сам не обратил на женщину особого внимания – только отметил знакомый акцент и поморщился в ответ на ностальгическое «дзынь!», которым отозвалось на него его внезапно затосковавшее по дому сердце. Он принял её за очередную обеспеченную туристку, катающуюся по Испании на папины денежки, а мужчину, сидящего напротив неё, элегантного седого джентльмена с небольшой бородкой и в светлом льняном костюме, – за самого папашу. Потом Квирк вспомнил, как ему показалось удивительным, что дочь обращается к отцу с таким мрачным ожесточением. Он решил, что они, должно быть, о чём-то повздорили. В конце концов, проводить отпуск с пожилым родителем – испытание для терпения любого молодого человека.
Это случилось в тот вечер, когда Квирк с Эвелин и сами… не то чтобы повздорили, но резко разошлись во мнениях.
Они никогда не ссорились, по крайней мере так, как ссорятся другие пары и как сам Квирк ссорился с другими близкими ему женщинами в прошлом. В прежние времена он никогда не гнушался затеять словесную перепалку, чтобы выяснить отношения, да и просто всколыхнуть застоявшееся однообразие жизни. Но Эвелин, как он довольно скоро понял, не умела конфликтовать, а если и умела, то предпочитала этого не делать. Их разногласия едва ли можно было назвать разногласиями, скорее они походили на диспуты, разгорячённые чуть сильнее обычного. Эвелин питала непреходящее любопытство к людям и тому, как они ведут себя при взаимодействии с миром. Сидя там, на краю этой оживлённой площади, она могла бы сойти за антрополога в полевой экспедиции, ибо так же зорко подмечала окраску, привычки и повадки местной фауны. Квирк однажды сказал ей, что из неё получился бы хороший детектив.
– Так ведь психиатр и есть детектив, – сказала она. – Фрейд был живым воплощением Шерлока Холмса.
– Да, – ответил Квирк, – и его выводы были примерно настолько же обоснованы.
Жена только улыбнулась. Фрейд, этот всеобщий «Никтоотец» [3], как любил называть его Квирк, обожающий Уильяма Блейка, был темой, втягиваться в обсуждение которой она не желала.
– Ты не проголодался? – спросила она. – Я вот да.
Квирк хотел вернуться на ужин в гостиницу, но Эвелин предложила остаться и поесть здесь. По её словам, они прекрасно обойдутся закусками на шпажках, которые баски называют «пинчос». Вот только эти пинчос, по мнению Квирка, были просто-напросто чересчур
