Дмитрий Стрешнев - Крутой секс
Достаточно вспомнить первый роман о Севе и профессоре, чтобы убедиться в справедливости Севиных слов. А также понять, что Катя тоже в какой-то степени права.
— Если бы не моя выставочная закалка, — продолжал Сева, — то неизвестно, как бы обернулось дело во время наших с профессором Потаповым путешествий по московским подземельям.
— К счастью, это все в прошлом, — резонно заметила Катя.
— И очень хорошо, — согласился Сева. — В животе становится холодно, когда вспомнишь некоторые эпизоды.
— И не вспоминай, — велела Катя. — Этот твой профессор при всех его достоинствах — совсем из другого мира, который давно утонул в прошлом. А ты должен думать о будущем. Хватит тебе вкалывать, как негру в шахте, в твоей выставочной лавочке. Ты достоин большего.
— Ты права, — покорно сказал Сева. — Наверное, профессор сейчас сидит среди своих книжных завалов, читает что-нибудь нечеловечески заумное и пьет чай с лимоном.
— Вот и пускай сидит где-то там и пьет чай с лимоном, — заметила Катя. — А нам пора ехать. Поедешь в новом синем плаще, в ботинках, которые я тебе вчера купила, в английском бордовом кашне и в жемчужных запонках дяди Миши.
— А я не буду похож на райскую птицу из Новой Гвинеи? — на всякий случай поинтересовался Сева.
— Во-первых, я не знаю, что это за птица, — заметила Катя, — а во-вторых, если это нужно для дела, то можешь быть похожим на кого угодно.
— Ладно, пусть будет райская птица, — покорно согласился Сева.
9
— Никаких лимонов, дорогой профессор Потапов! — категорически сказал человек, которого можно было бы назвать лысым, если бы не две свалявшиеся волосяные гривы за ушами, напоминающие рога.
— Ты же знаешь, Филипп, что я по вечерам пью чай с лимоном! — почти умоляюще возразил профессор Потапов.
— Никаких заморских лимонов! — делая чапаевский жест рукой, повторил человек, к которому обращался профессор, — Только со смородиновыми листьями! Весной собираешь, сушишь — и всю осень и зиму пьешь. Всякие заморские «пиквики» и «твайнинги» рядом не лежали!
Профессор и тот, кого он называл Филиппом (а мы подскажем, что полностью его звали Филиппом Марленовичем), сидели перед столом, освещенным наркомовской лампой. Смутно видневшиеся в углу бюсты коммунистических богов подсказывали, что квартира принадлежит не Потапову. Хотя могу побиться об заклад, что она пропахла книгами ничуть не меньше, чем потаповская.
Профессор со вздохом принял кружку, которую ему протягивал Филипп Марленович (тоже, между нами говоря, профессор).
— Вот, пожалуйте, имеется печенье, — продолжал тот. — Изготовляет фирма «Ост». Очевидно, специально для философов. Полюбуйся, что они пишут на обертке.
Профессор Потапов взял пачку и прочитал слоган: «Печенье «Ост» — здоровье на всю жизнь!».
— Попади это изречение на глаза древним софистам — представляешь, какая бы захватывающая разгорелась дискуссия, а, Аркадий?
Аркадий Марксович Потапов отхлебнул смородиновый чай и еще раз посмотрел на буковки.
— Гм, занятно… И впрямь похоже на некий софизм.
— В той же степени, в какой дерьмо похоже на шоколад! — внезапно изменил свое мнение Филипп Марленович. — Ты кушай, Аркадий, у меня еще одна пачка есть.
Однако профессор Потапов почему-то вдруг потерял интерес к печенью.
— Мы, кажется, отвлеклись, Филипп, а уж скоро пора выезжать.
Оба посмотрели на стенные часы.
— Верно. Итак, на чем мы остановились?
Филипп Марленович и Аркадий Марксович, словно два полководца, склонились над картами и листочками, исчерканными торопливыми и не очень аккуратными почерками научных гениев.
— Значит, ты настаиваешь, чтобы мы отправились вот сюда?
— Да, между Маяковской и Арбатом, — подтвердил Потапов. — Там я видел вот этот вариант, — Он полистал блокнот и показал Филиппу Марленовичу. — На достаточно доступной высоте.
Филипп Марленович посмотрел на написанное.
— Ликвидируем первую и вторую?
— Ты правильно догадался.
Филипп Марленович похмыкал.
— Недурно.
— А у тебя есть другие предложения?
— Ты знаешь, я тут видел… Но вот никак не могу вспомнить — где…
Филипп Марленович подвинул к себе блокнот и что-то написал; Потапов нетерпеливо взял блокнот и несколько секунд рассматривал.
— Ну, конечно! — вдруг радостно воскликнул он. — Две последние. Верно?
— А что же еще? — согласился Филипп Марленович, довольно ухмыляясь.
— Отлично! И где это?
Филипп Марленович потускнел.
— А вот где — хоть убей, не могу вспомнить.
— Ты бы записывал! — с досадой воскликнул Потапов.
— Я записываю, чтобы не забыть, но забываю записывать!
Возникла небольшая пауза, явно наполненная унынием.
— Ну, ладно, ничего страшного, — встрепенулся наконец Потапов. — Какие у нас еще варианты?
— Еще неплохой — тот, что мы видели на Зубовской площади.
— Ну, это совсем примитивно…
— Ну, что же, остановимся на моем варианте? — спросил Потапов. — Конечно, «Ссуды в кредит» мы не переплюнем…
— «Ссуды в кредит» — это было замечательно!
— А «Салон каминов»?
— Тоже ничего. Но по сравнению со «Ссудами…» ни в какое сравнение не идет.
— Знаешь, что? — решил Потапов. — Давай бросим жребий.
— Неужели мы, двое уважаемых российских ученых, будем монету кидать! — возмутился Филипп Марленович.
— Вовсе нет. Помнишь, как решал этот вопрос Нур ад-Дин Алеппский?
— Как?
— Когда он думал, отправить или нет свою гвардию в Египет воевать против крестоносцев, он открыл Коран и ткнул наугад пальцем. А потом по смыслу строки, в которую попал, принял решение. И, знаешь ли, выиграл.
— Что же, мы, два марксиста, будем на Коране гадать? — еще больше скривился Филипп Марленович.
— Зачем? Твоя вялотекущая гениальность тебе ничего не подсказывает? У нас есть много других вариантов! — воскликнул Потапов, снимая с ближайшей полки книгу. — Освальд Шпенглер, «Закат Европы». Устроит?
Он наугад открыл книгу, ткнул пальцем и прочитал:
— «…Таким образом первоначальная тема расширилась до чудовищных размеров»… Понятно?
— М-да, — сказал Филипп Марленович и прошелся взад-вперед по паркету; паркет квакал. — Молодец старик Шпенглер, неоднозначно высказался… Значит, первоначальная тема… напомни мне, где это?
Потапов расправил карту и нашел нужную отметку.
— Вот здесь. Только будь осторожен, чтобы не получилось, как в прошлый раз.
— В прошлый раз подвели собаки.
— Собаки срезонировали, когда ты уронил пассатижи.
— Ладно, буду осторожней, — пробурчал Филипп Марленович. — Сейчас надену треники — и поедем.
10
Крутоджиповые ребята не обманули Марчелло: промчавшись по начинающим пустеть улицам, они меньше, чем через пять минут, затормозили у ресторана, залитого наглым неоновым светом. Да, дорогие мои, это раньше для таких мест были в цене названия, вроде: «Лунная рапсодия», «Волшебный замок» или «Романтический уголок». Теперь в моду вошли другие: «Поношенный лапоть», «Дырка от бублика», «Логово разбойников»… Так вот, кабак, куда причалил джип, назывался и вовсе шикарно для своей эпохи: «Подонки и шлюхи».
Оценив вызывающий тон и высокий уровень заведения, Марчелло сказал:
— Ребята, в такие кабаки я не хожу, у меня для них карман мелкий.
— Да ты не *! — успокоил один из сопровождавших, — Сегодня гуляем без бабла. Потерянный поляну накрыл.
Пока Марчелло размышлял над услышанным, вся компания вошла внутрь, и еще один братан пояснил:
— Только смотри, не крякни ему, что он — Потерянный, башку снесет. Тебе он — Кирилл Петрович. Догнал?
— Вроде догнал… — несколько растерянно сказал Марчелло.
Внутри был ресторан как ресторан. Столы полумесяцем окружали эстраду; над столами чокались и жевали. На эстраде что-то алчно кричала пиратская команда с гитарами. Солидные гости обретались в VIP-загончиках за ажурными перегородками, увитыми пластмассовым плющом. Спутники увлекли Марчелло в дальний угол, где за плющом сидели несколько человек, будто клонированные с тех, что приехали в джипе. Марчелло хотел было тихо поинтересоваться у ближайшего разбойника, где здесь этот… Кирилл Петрович, но сам тут же понял.
В центре собрания, словно Христос на Тайной вечере, сидела фигура вроде бы такая же, как все прочие — тоже в черном и с черной барсеткой, лежащей возле тарелки на скатерти. Но нет! Главаризм все-таки выдавал себя более развязной позой и глазами желтыми, как у волка. Только полный дурак не догадался бы, что желтоглазый — это и есть тот самый Потерянный… то есть, пардон, Кирилл Петрович.
Перед Потерянным на блюде стояла жареная утка, похожая на маленького голого человечка; перед прочими — яства попроще.
