Виктория Платова - Тингль-Тангль

Нет, на это она не рассчитывала.

И самое ужасное состоит в том, что уже невозможно ничего изменить.

– Мы пришли, – говорит Ямакаси, с видимым облегчением освобождаясь от Васькиного, не такого уж тяжелого, тела.

Прямо перед ними – оцинкованная дверь на крышу, или на то, что служит этому грандиозному зданию крышей. Дверь приоткрыта и слегка покачивается на скрипящих петлях, – очевидно, из-за ветра, гуляющего снаружи. Прежде чем распахнуть ее, Ямакаси подходит к пожарному щитку и вынимает – не рюкзак, нет: спортивную сумку.

Возможно, это та сумка, с которой он приехал в Питер.

Ямакаси никогда не окружал себя большим количеством вещей, он и теперь не изменил своим принципам: сумка выглядит почти пустой, и только на ее дне что-то гремит и перекатывается.

– Ну что, ты готова? Васька лишь кивает головой.

…Не так уж он не прав, что заставил ее преодолеть двадцать пять этажей.

От пространств, открывшихся за дверью, у Васьки захватывает дух.

Плоская крыша по своим масштабам больше напоминает футбольное поле (здесь можно было бы сыграть финал чемпионата мира при желании), чуть поодаль высится недостроенная, больше похожая на часовню башенка, чуть поодаль стоит умилительная, ярко-оранжевого цвета строительная техника (что-то вроде автокаров или миниатюрных машинок по закатке асфальта); штабеля из досок, поддоны с кирпичом и трубы, проложенные по периметру крыши, завершают картину.

Стоя в самой середине футбольного поля, Васька не видит ничего, кроме неба, обволакивающего здание со всех сторон: нужно сместиться к краю, чтобы небесный ландшафт изменился. Ямакаси уже проделал это.

Теперь он возится у одной из труб, то и дело вынимая из сумки детали крепежа. Сейчас он закрепит тросы и сбросит их концы вниз, а потом проверит карабины и зажимы, повернет голову в сторону Васьки и скажет что-то вроде: «Самое трудное сделано, кьярида миа, можно начинать». Васька лицезрела подготовку к подобного рода мероприятиям неоднократно, в ее активе уже был один альпинист, правда, без приставленного к основному термину определения «промышленный».

Вован.

Или это был Кузя? Или это был Ильич? Или это был ЧукГек?..

Прошлое странным образом вымывается из памяти, его полки покидают Ваську, не особенно утруждая себя арьергардными боями; можно быть уверенной лишь в одном – существует только сейчас, а в этом сейчас существуют только она, Васька – и Ямакаси.

… – Самое трудное сделано, кьярида миа, можно начинать! – Ямакаси машет ей рукой.

Гуляющий по крыше ветер относит его голос в сторону, до Васьки долетают лишь обрывки фразы, отдельные звуки, оттого и получается: с…м…е…е…р…ть…

Смерть.

Васька вздрагивает.

Да нет же! Это всего лишь неудачная шутка ветра. И нервы. Они чересчур напряжены, все последнее время она только и думала, что о пауке, и о том, что скоро паука не станет. И вот, пожалуйста, ей мерещатся всякие ужасы, нельзя быть такой впечатлительной, к добру это не приведет.

– Ну что же ты?

Ощущая сосущий под ложечкой страх, Васька медленно подходит к краю крыши и останавливается рядом с Ямакаси: ветер стал еще сильнее, внизу проступили очертания огромного города – не парадной его части, а той, что находится в окрестностях Выборгской набережной, телевышки и Кантемировского моста. В этих пейзажах тоже есть своя прелесть, и они обязательно заворожили бы Ваську – при других обстоятельствах.

– Я передумала, – упавшим голосом говорит она, в то время как Ямакаси молча и сосредоточенно закрепляет на ней страховочный пояс.

– Что значит – передумала?

– Я не буду спускаться. Вернее – буду, но по лестнице.

– Что это на тебя нашло?

– Трос может не выдержать. Я могу разбиться… Я не хочу… Отпусти меня, пожалуйста.

– С чего бы тебе разбиваться? Человечество не изобрело ничего надежнее этих тросов.

– Зажим может соскользнуть…

– Человечество не изобрело ничего надежнее этих зажимов.

– Карабин… Карабин может расстегнуться.

– С карабином все тоже будет в порядке. – Он старается не выказывать недовольства, а руки его между тем работают все быстрее и быстрее. – Ты перелетала с крыши на крышу без всякой страховки, ты и думать не думала о тросах и карабинах, и о том, что разобьешься, а теперь вдруг испугалась?

– Мне приснился сон… Кошмар… Сегодня ночью. Я говорила тебе. Зачем ты привел меня сюда? Ты ничего не объясняешь. Я не буду прыгать.

– Будешь, – избавиться от объятий Ямакаси, вдруг ставших стальными, невозможно. Он не выпустит ее из рук, не оставит в покое, теперь Васька знает это точно. Как она могла поверить азиату с пустотой в глазах, с вудуистскими татуировками на теле, с бурыми пятнами крови невинных жертв на сандалиях? – а он даже не потрудился их замыть!.. Догадка, – простая, как конструкция пожарной лестницы, – молнией проносится в Васькином мозгу: вероломный азиат заодно с пауком! Он только прикидывался, что выступает на Васькиной стороне, а на самом деле водил шашни с ведьмой; ведьма его привечала, подкармливала, вылавливая со дна своих дьявольских котлов самые жирные куски. Как же называются эти психотропные средства, которые паук всем, без зазрения совести, прописывает в меню? Теленок из провинции Лимузэн в бальзамическом уксусе? фламбэ с виски? рисовый пудинг с карамелизованными бананами, лакрицей и свежим инжиром? трюфели со шпанской мушкой, посыпанные крупной морской солью? шпинат по-монашески, артишоки по-иудейски?.. Отсюда, сверху, видна вся Петроградка, и, не находись Васька в таком смятении, она наверняка могла бы найти глазами свой дом, вернее – ее, паука, дом; вернее – их, паука и азиата, будущий дом.

Скоро, очень скоро они будут плести паутину вместе.

– Я не буду прыгать. И ты не заставишь меня… Васька поступила неосмотрительно, приблизившись к краю крыши и позволив Ямакаси приблизиться к себе, – и все это время он теснил ее к пропасти глубиной в двадцать пять этажей. Васька все еще стоит спиной к телевышке и Кантемировскому мосту, но это не мешает ей знать, не мешает чувствовать: до края не больше полуметра, а то и сантиметров тридцати.

– О-опс! – тихо и почти нежно произносит Ямакаси. И с силой толкает Ваську в грудь.

Конечно, она не смогла удержаться и камнем полетела вниз.

И остановилась, пролетев метров тридцать и так и не успев воспользоваться зажимом, альпинист из нее никакой, что и говорить. Амплитуда раскачивания троса довольно велика, Васька болтается на его конце, неожиданно превратившемся в тарзанку или в какой-то другой немудреный аттракцион.

Занятие увлекательное, особенно если запрокинуть голову и взглянуть на перевернутую чашу города: он так хорош, что Васька на мгновение забывает о мучавших ее страхах.

– Как тебе полет, кьярида миа? Здорово, да?! – Это Ямакаси, он парит поблизости, выделывая в воздухе самые немыслимые кульбиты.

Ямакаси – гораздо более опытный акробат и верхолаз, чем Васька, это не подлежит сомнению.

И потом…

Он не собирается ее убивать.

Напротив, укротив свой трос, он перехватывает и Васькин, и подтягивает ее к себе. Сделать это довольно сложно, и получается лишь тогда, когда Ямакаси находит точку опоры: полуразобранную строительную лебедку, торчащую из межэтажных перекрытий.

– Альпинист из тебя никакой, что и говорить.

– Все так плохо?

– Отвратительно.

– Ничего, я научусь. Я способная. Закрепившись как следует сам, Ямакаси закрепляет и безвольную, полностью доверившуюся (он не собирается меня убивать) ему Ваську. Под ними метров сто – сто двадцать пустого пространства, отсюда хорошо видны крошечные, похожие на спичечные коробки, гаражи, и разбросанные в беспорядке ангары, и мертвые кирпичные здания складов.

– Ничему ты не научишься. Ты можешь делать только то, что знаешь, и только то, что тебе нравится, кьярида.

Если он имеет в виду редкую психологическую особенность Васьки – он прав. Если он имеет в виду ту легкость, с которой Васька до сих пор, без всяких предварительных тренировок, перемещалась по крышам – он прав, куда же подевался четырнадцатый патрон?..

Он не собирается убивать Ваську, и он до сих пор не сделал этого – выходит, он на ее стороне?

Трепещи, паук!

Ваське становится весело, от недавних страхов и следа не осталось. А Ямакаси что-то говорит ей: о том, что ведьма пригласила его в ресторан, и, кажется, влюбилась в него до смерти; испытывать муки ревности в ста метрах от земли Ваське еще не приходилось.

– Ты спал с ней? – Васька отталкивается носками ботинок от стены. Или от окна – из-за задрапированного стеклом фасада не понять, где что находится.

– Какой ответ тебя устроит больше?..

Тот, который не позволил бы блаженной дурочке пережить те же ощущения, что пережила вчера ночью Васька. Не кошмар, нет, – то, что было до кошмара: радуга, Солнце, хрустальные клювы голубей, выстукивающие по Васькиным животу и груди – то, что Ямакаси называет «займемся любовью». Впрочем, о кошмаре тоже можно вспомнить, кошмар оказался не бесполезен. Под единственным, не исследованным Васькой стеклянным надгробием, вполне мог оказаться паук.