Виктория Платова - Тингль-Тангль

Даже здесь паук вмешался и все испортил, задумала убийство, блаженная дурочка? решила меня извести и обратилась за помощью к моему же возлюбленному?

Ничего не выйдет, Мика. Я сделаю это первой.

Рукоять пистолета, вынутого из-под подушки спящего Ямакаси, шершава на ощупь, слабо различимый узор на ней напоминает рыбью чешую; Ваське всегда нравились рыбы, рыбины и рыбешки, еще с детства, споездки на Красное море (теперь она не совсем уверена, что Красное море вообще существует), – пойти бы сейчас с этой стальной рыбкой на половину паука и решить все сразу.

Одним махом.

Нет, так не получится. Ямакаси будет недоволен.

Он посвятил не один день созданию плана ликвидации паука, он много рассуждал об идеальном убийстве и, кажется, придумал его. Так, во всяком случае, он говорит, но стоит ли верить Ямакаси?.. Васька не знает ни подробностей, ни деталей плана, она даже слабо представляет себе, как все осуществится, все это время она только и слышит:

«доверься мне»

«ты должна мне доверять»

хорошо, хорошо, она будет послушной девочкой, ведь до сих пор он ни разу ее не подводил. Единственное, что можно поставить ему в вину, – он не рассказал Ваське о смерти Гека. Наверное, у него были свои причины, но и Васька, если уж быть совсем честной, не особенно расстроилась. Ей и раньше ни до кого не было дела, а с появлением Ямакаси все усугубилось.

И плевать. Даже такая – Васька вполне себя устраивает.

Она все никак не может расстаться с пистолетом, вертит его то так, то эдак, пока, наконец, из рыбьей рукояти не выскакивает обойма: Васька не предполагала, что она такая тяжелая, такая увесистая (тяжесть самого пистолета, как ни странно, произвела на Ваську гораздо меньшее впечатление). Что делал Ямакаси – выщелкивал патроны.

Не преследуя никакой цели, – скорее для того, чтобы скоротать время до утра и подольше не расставаться с замечательной всесильной игрушкой – она аккуратно вынимает литые, тускло блестящие тельца патронов с фалангу толщиной: один, два, три, пять – и так далее.

Тринадцатый – последний.

Патронов – тринадцать, хотя Васька хорошо помнит, что – после того, как они покинули мансарду, – их оставалось четырнадцать. Куда же делся еще один?

Она пересчитывает патроны в обратном порядке, и снова начинает считать сначала, она разбивает их на тройки, двойки и пятерки (каждый раз что-то да выпадает в остаток) – количество остается неизменным.

Тринадцать.

Получается, что еще одним Ямакаси воспользовался?

Не лучше ли разбудить его и попросить объяснений?.. Не лучше. Разбудить Ямакаси среди ночи было бы настоящим свинством с ее стороны, дались ей эти патроны в самом деле!..

Даже не собрав начинку ЗИГ-Зауэра с простыни, Васька снова засыпает – на этот раз без сновидений.

– …Вставай, кьярида миа, вставай!

Она открывает глаза не сразу, сквозь веки просачивается молочный рассеянный свет, – и в этом молоке по-прежнему плавает мысль о четырнадцатом патроне. Впрочем, ее тут же сменяет другая: Ямакаси никогда не просыпался позже, чем она, ине засыпал раньше. Вчерашнюю ночь можно считать исключением, подтверждающим правило.

– Вставай же! – он бесцеремонно треплет Ваську за плечо. – Мы почти проспали, слышишь?

– А разве мы куда-то собирались? – Васька хлопает глазами, пытаясь сбросить остатки сна. – Мне приснился чудовищный кошмар… Что-то кладбищенское.

– Ты забыла, кьярида… На повестке дня у нас одно небольшое восхождение.

– Что-нибудь изменится, если мы отложим восхождение на час? Небоскреб рухнет?

– Рухнет план, – Ямакаси хватает Ваську за подбородок. – У нас есть четко продуманный план, и отступать от него нельзя.

– У тебя, – осторожно поправляет Васька. – У тебя есть четко продуманный план. Я ничего о нем не знаю.

– Доверься мне, – Ямакаси прибегает к старому испытанному средству – поцелую; в его исполнении поцелуй выглядит неподражаемо.

– Да, да, я помню: я должна тебе доверять.

– Умница.

Над головой Ямакаси снова вспыхивает огненный солнечный шар, – значит, где-то внизу уже появилась радуга; запахи кровельного железа, битума и пакли кружат Ваське голову: остается дождаться голубей из слуховых окон, пожарных лестниц и водосточных труб, она хочет заняться любовью.

– Я хочу тебя, вот черт, – севшим голосом произносит Васька. – Я очень хочу тебя, милый… Давай забьем на этот час… Час ничего не решает.

Лучше бы он не целовал ее так сладко.

– Я обещаю тебе… У нас будет очень много времени для этого…

«Для этого» – очевидно, Ямакаси имеет в виду секс, который Васька со вчерашнего вечера предпочитает называть любовью.

– У нас будет масса времени, вся жизнь. Но сначала мы должны сделать все, что задумали. Мы должны освободиться от твоей сестры. Ты сама этого хотела. Разве я не прав?

– Ты прав, конечно…

– Тогда одевайся быстрее и пойдем.

– Я должна хотя бы принять душ.

Со стороны это выглядит обыкновенным капризом, а на самом деле Ваське совершенно все равно, чем заниматься сейчас, если не заниматься любовью: отправляться к дурацкому небоскребу, или почтить своим присутствием барную стойку «Ноля», или прямо на месте пристрелить паука и поджечь его увешанную сковородками, ножами и жестянками паутину – жаль, что зажигалки «Зиппо» (хоть она и была без кремня) больше не существует. Ваське совершенно все равно, но Ямакаси хмурится и готов впасть в неистовство. Неужели ей снова будет предъявлена маска разгневанного демона из театра Кабуки?

С чего бы это? Повод-то смехотворный.

– У нас нет времени на твой душ.

– Ну что ты привязался ко времени?

Вместо ответа Ямакаси бросает на постель Васькину одежду: джинсы и черную футболку с надписью «toi et moi»[38] Свет на надпись в ее французском и русском варианте пролил в свое время покойный Гек, и он же подарил футболку Ваське в ознаменование начала их романа. Тогда «ты и я» выглядели как ГЕК И ВАСЬКА, теперь – как ВАСЬКА И ЯМАКАСИ, но «ты и я» остаются в любом случае.

Против футболки у Васьки нет никаких возражений, но с джинсами Ямакаси, кажется, погорячился. Джинсы – не самая удобная вещь для восхождений, спортивные штаны или лосины подошли бы больше. Тем более что из всех Васькиных джинсов Ямакаси выбрал самые попсовые. Те, в которых она ходит в «Ноль» варить кофе. Те, в которых она была вчера вечером. Джинсы были брошены в кресло, а футболка лежала в маленьком платяном шкафу около двери. Он взял джинсы с кресла, но футболку достал свежую, с многообещающей надписью «Ты и я». Он побеспокоился о Ваське.

Милый.

– Думаешь, эти подойдут? – спрашивает Васька.

– Вполне.

Утреннее поведение Ямакаси не совсем понятно ей: непонятна спешка и безаппеляционность, и то, что он ни словом не обмолвился о разоренной пистолетной обойме, а ведь Васька заснула, так и не собрав ЗИГ-Зауэр.

– Тебе не стоило вытаскивать пистолет, – говорит Ямакаси, наблюдая за тем, как Васька облачается в джинсы.

– Я просто хотела посмотреть…

– И потеряла один патрон.

– Что значит – «потеряла»?

– Теперь их тринадцать.

– Да нет же… Их еще с вечера было тринадцать.

– Не говори глупостей. Когда мы нашли пистолет – обойма была полной. Пятнадцать штук. Так?

Васька молчит.

– Один я израсходовал на глупость, но про остальные сказал тебе, что мы не будем тратить их понапрасну. Так?

Васька молчит.

Может, Ямакаси и прав, может, и правда патронов было четырнадцать, а редкая психологическая особенность пометала Ваське правильно их посчитать? Но тогда бы… тогда бы, разбитые на двойки, они никогда не дали бы остатка. А Васька разбивала их на двойки, и на тройки, и на пятерки тоже, но двойки и остаток запомнились больше всего.

– Их было тринадцать, – упрямо повторяет Васька.

– Ладно, не важно, сколько их было… Нам пора.

Они выходят из мастерской прямо на старенькую, местами проржавевшую лестницу. Потрясающая академическая квартира, в которой много лет царит паук, находится на третьем этаже. В распоряжении паука – парадный вход, закрывающийся на ключ, лифт, два эркера и шесть окоп; и это только со стороны фронтальной части дома. Лестница, ведущая в мастерскую, находится в торце, а торец упирается в глухую стену соседнего дома. Крохотное пространство, ограниченное двумя стенами, выглядит мрачновато – лопухи, битое стекло, завяленные трупы крыс, пластиковые бутылки, собачье дерьмо и жизнерадостная наскальная живопись, датированная прошлым веком. Самая примечательная из надписей:

И все же Васька научилась находить в этом разнузданном уголке природы особую прелесть, особенно теперь, когда Ямакаси паркует под лестницей свой мопед. Он еще ни разу не пристегивал легкомысленное транспортное средство к лестнице (во избежание угона), а с мопедом ничего не случается.