Виктория Платова - Тингль-Тангль

И все же Васька научилась находить в этом разнузданном уголке природы особую прелесть, особенно теперь, когда Ямакаси паркует под лестницей свой мопед. Он еще ни разу не пристегивал легкомысленное транспортное средство к лестнице (во избежание угона), а с мопедом ничего не случается.

Даже странно.

– Мы без вещей? – спрашивает Васька, когда они с Ямакаси достигают нижнего пролета.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты же говорил, что мы собираемся покорять фасад. Значит, нужно хоть какое-то снаряжение…

– Все подготовлено, кьярида, – успокаивает Ваську Ямакаси. – Все уже лежит в нужном месте и ожидает нас. Не о чем волноваться.

Не о чем так не о чем.

Васька стоит рядом с Ямакаси и терпеливо ждет, когда он заведет мопед.

– Подожди-ка, – неожиданно говорит он. – Я кое-что забыл. Дай мне ключи, я быстро.

Получив от Васьки ключи, Ямакаси стремительно взлетает по лестнице и скрывается за дверью, из которой они только что вышли. Что он мог забыть? Ведь он никогда ничего не забывает. Пока Васька гадает, Ямакаси снова появляется на площадке третьего этажа – и двух минут не прошло. Обычный трюк птицы Кетцаль: вскочить на перила, а потом солдатиком рухнуть вниз, и в полете ухватиться руками за перила этажом ниже. И, не снижая скорости, бросить тело снова вверх, сделать свечку, – и приземлиться уже на лестничной площадке, браво, Ямакаси!

Вуаля.

Ваське очень не хочется казаться умной Эльзой из сказки, чья недалекость воспета даже в алтарных створках и гобеленах, и все же она не может удержаться от вопроса:

– Что же ты там такое забыл, милый?

– Самое важное, кьярида миа. Пушку, – говорит Ямакаси и для убедительности хлопает себя по левому бедру: за штаны и правда заткнут кусок холста с завернутым в него ЗИГ-Зауэром.

– По-моему, это не слишком надежное место для пушки.

– А по-моему – самое то, – не соглашается Ямакаси, но все же передвигает холщовый сверток поближе к спине. – Ты готова?

– Уже давно.

– Тогда поехали.

…Они оставляют мопед в квартале от недостроенного небоскреба, прислонив его к металлической стене какого-то автосервиса. Неясно – работает автосервис или нет, как неясна грядущая судьба мопеда: его наверняка свистнут. Слишком уж соблазнительно смотрятся его обтекаемые формы на фоне унылой, крашенной серебрянкой стены.

– Не боишься, что уведут? – Ваське страшно не хочется лишиться мопеда, хотя бурые пятна на сиденье до сих пор никуда не делись.

– Неуведут, – успокаивает ее Ямакаси. – А если уведут – так и черт с ним. Сегодня начинается новая жизнь, и мы не будем тащить в нее всякую рухлядь.

– Как же мы вернемся обратно?

Ямакаси раздувает щеки, округляет рот и выпускает из него очаровательную в своей хулиганской беспечности фразу:

– Угоним «Бентли»!

– Ловлю тебя на слове, – Васька смеется.

Небоскреб обнесен глухим частоколом в полтора человеческих роста высотой, но, похоже, Ямакаси предусмотрел такой вариант событий и успел подготовиться к нему: пройдя шагов пятьдесят, он останавливается и аккуратно отодвигает одну из досок («прошу!»). Образовавшаяся щель так узка, что даже миниатюрной Ваське приходится поджимать себя со всех сторон, чтобы протиснуться в нее. Гуттаперчевый же Ямакаси проникает вовнутрь совершенно свободно, не потревожив ни единого волоска, ни одной татуировки. Он как всегда безупречен. Совершенен. Неуязвим.

Умная Эльза любуется им.

Умная Эльза ревнует.

Ей предстоят нелегкие времена, даже если случится чудо и Ямакаси останется с ней: она всегда будет вынуждена его делить – с его татуировками, с его крышами, с его сандалиями эспарденьяс, с его способностью исчезать на три часа. но обставлять дело так, как будто он отправляется в кругосветное плавание, к чему еще можно ревновать Ямакаси?

К Луне, на которую высаживались американцы.

К Солнцу, на которое не высаживался никто.

К пистолету ЗИГ-Зауэр, который, по словам самой птицы Кетцаль, придает так недостающую ей интеллигентность. Ведьма – вот кто всегда отличался интеллигентностью, вот кто всегда ею кичился; она бы тоже могла придать интеллигентность птице, не-ет…

Ведьма скоро перестанет существовать.

– Странно, что здесь никого нет, – замечает Васька, окидывая взглядом панораму стройки.

– Сегодня выходной.

– А объект не охраняется? Даже собак не видно. На любой стройке должны быть собаки.

– Тут тоже были собаки. Но я их убил, а тушки отнес в корейский ресторан. – Как всегда непонятно, шутит Ямакаси или говорит серьезно.

– Сторожа ты тоже убил?

– Сторож мертвецки пьян. На то он и сторож.

Что бы ни говорил Ямакаси, в одном он прав: стройка абсолютно пустынна.

Недостроенное, уходящее в небо здание находится чуть в отдалении, путь к нему преграждает целая россыпь строительных бытовок, небольшой котлован с торчащими из него штырями арматуры, подъемный кран и целые терриконы из песка, глины и керамзита.

Дорога к небоскребу (с учетом всех мыслимых и немыслимых преград) занимает минут семь, после чего Ямакаси торжественно представляет Ваське забранный тонированным стеклом вестибюль. На дверях, ведущих в вестибюль, висит металлическое кольцо с замком. Покопавшись в малоприметном деревянном ящике, стоящем тут же, Ямакаси вынимает ключ – крак-крак, щелк-щелк, путь открыт.

В вестибюле оказывается неожиданно чисто и пусто, если не считать нескольких мешков со строительными смесями, сваленных в дальний угол. С десяток необлицованных колонн поддерживают потолок, Васька замечает даже четыре лифта (по два с каждой стороны) с плотно подогнанными друг к другу створками.

– Может быть, ты запустишь для меня лифт, милый? – спрашивает Васька.

– Для тебя – все что угодно, кьярида. Но только не лифт.

– Предлагаешь идти пешком?

– Настаиваю на этом.

– И сколько же здесь этажей?

Еще находясь снаружи, Васька пыталась подсчитать этажи, – тщетно. Отчасти потому, что почти весь фасад, так же как и вестибюль, уже одет в тонированное, серо-голубое стекло.

– Двадцать пять.

– Двадцать пять?! А ты не мог выбрать здание пониже? Мы же не с парашютом собираемся прыгать!

– Не злись, кьярида…

– Если ты думаешь, что мы сможем заманить сюда ведьму, то ты глубока ошибаешься. Такие подвиги ей не по плечу, – Ваське до сих пор неизвестны подробности сногсшибательного плана Ямакаси, так что приходится строить предположения на ходу. Если здание никак не связано с пауком и его возможным появлением здесь, то этот утренний поход можно считать бессмысленным.

– Ты скоро все узнаешь, – уверяет Ваську Ямакаси. – Обещаю тебе.

– На двадцать пятом этаже?

– Скорее всего.

…Двадцать пять этажей они преодолевают минут за тридцать, учитывая небольшие привалы на восьмом и шестнадцатом. Всю дорогу Ямакаси развлекает Ваську, скача по цементной, забрызганной известью и краской лестнице, как оглашенный. Специально для Васьки он повторяет любимый трюк со свечкой и последующим сальто, он не выглядит ни усталым, ни даже особенно запыхавшимся: если бы не Васька, ему вряд ли вообще понадобился бы привал: и на восьмом, и на шестнадцатом.

– Я больше не могу, – заявляет она на двадцать первом.

– Осталось всего ничего, кьярида миа.

– Меня ноги не несут…

– Два этажа, и мы у цели.

– Сейчас умру. Ты этого добиваешься?

– Ты умрешь, но не сейчас, – парирует не слишком успешный юморист Ямакаси. – Ладно. Придется нести тебя на руках.

От тона, которым он сказал это, Ваське неожиданно хочется расплакаться: влюбившись – глупо, совершенно на пустом месте, и, главное – в самого неподходящего человека в мире, – она вдруг поставила себя в один ряд с миллиардом домохозяек, призванных олицетворять махровое бабское бессознательное. Она чувствует себя страдающей героиней бразильских сериалов, которые никогда не смотрит, и страдающей героиней муторно-экзистенциальных европейских мелодрам, которыми всегда жертвует в пользу «Формулы-1». Она полностью зависит от мужчины и потому – несчастлива. Кем была Васька до сих пор, если отбросить барную стойку в «Ноле» (посредничество паука)? – относительно свободной двадцатилетней девушкой, обладающей смуглым, хорошо тренированным шармом, перед которым невозможно устоять. По ней вздыхал не один десяток парней, и это она всегда выбирала – кого допустить к своему телу, кому позволить подержаться за него, а кого отправить в Хибины или в Пакистан, на склон горы Машербрум, изучать тамошние морены, сераки и цирки посередине плато; или в Австралию, качаться на волнах. Она могла представить себя бегущей в никуда по хорошо асфальтированной дороге, и угоняющей тачку – тоже, и угоняющей крейсерскую яхту – тоже, и угоняющей самолет; она могла представить себя играющей в рулетку во взятых напрокат коктейльном платье и драгоценностях. И представить себя грабящей все банки, в названии которых присутствует звук «Р», и даже киллером… Она могла представить себя даже киллером, которому заказано все руководство Международного валютного фонда. Но представить себя влюбленной среднестатистической дурой, зависящей от мужского чиха и от того, под каким углом взглянет на нее самодовольная мужская татуировка…