Эпидемия D - Джереми Бейтс
Тем более что из всех отмеченных в Чатеме случаев танцевальной эпидемии восемьдесят восьмого умерли всего трое: Лин Луб, Дейл Френсис и Джоди Гуинн. Остальные выжили.
И не только выжили, но и не превратились в оборотней в полнолуние в конце сентября того года, да и в любое другое полнолуние. Отсюда я пришел к выводу, что цыганка не пыталась уничтожить зараженных, а скорее пыталась их исцелить.
Танцевальные ритуалы известны издревле – это средство, позволяющее людям ощутить связь не только друг с другом, но и с духовным миром, землей, даже вселенной. Менее известно другое: танцевальные ритуалы на протяжении веков служили терапией для излечения психических заболеваний. В ходе этих ритуалов танцующие поднимались на более высокий уровень сознания, впадали в транс, их разум отключался, а сердца, наоборот, раскрывались. Интеллект и здравый смысл подавлялись, на первый план выходило тело, буря первозданной энергии восстанавливала пострадавшие или разрушенные связи с истинным «я» человека, что вело к исцелению его души.
Чрезвычайно важно, что в этом ином состоянии, когда на тебя действует грубая анестезия, разум не способен совершить над телом злодейское колдовство ликантропии и превратить его в нечто другое, человеку чуждое. Разум способен только заставлять тело двигаться и пребывать в состоянии немыслимого блаженства…
Наконец пришел сон и увлек меня в свой тайный, восстанавливающий силы мир, наверное схожий с миром, в котором я оказался, когда Салли заставила меня танцевать, чем и спасла мне жизнь.
Глава 44. Превращение
Полная луна висела призрачной кнопкой на черном, умытом дождем небе. Грозовые тучи ушли, забрав с собой гром и молнию и оставив свежий влажный воздух, пахнувший сталью и перерождением.
Едва я спас руку от челюстей оборотня, Салли стащила с себя блузку и обернула ее вокруг раны – остановить кровотечение. Поначалу боль металась где-то между льдом и пламенем. Постепенно она утихла и превратилась в тупой и назойливый зуд. При этом у меня был явный жар, голова раскалывалась от высокой температуры, тело покрыла испарина. Все во мне тряслось, особенно в желудке и глазницах. Конечно, я прекрасно знал причину. Я видел те же симптомы у шерифа, прежде чем он превратился в оборотня.
Я считал, что еще чуть-чуть, и я пойду по его стопам. Чувствовал: превращение во мне, в моих клетках, уже идет. Химические реакции, способные перестроить мое тело, уже начали свою разрушительную работу.
Но это было не все. Мои ощущения обострились до крайности: я чуял запах побитого всеми ветрами дерева, ссохшейся краски на стенах фургона, животворного сока деревьев, бактерий в почве. Пахла даже сама тьма и прятавшиеся в ней птицы, грызуны и зверюшки.
Обострился и слух. В голове, сменяя друг друга, бесконечной чередой шумовых эффектов возникали новые звуки. Хлюп – это с листа на землю шлепнулась капелька воды. А вот сквозь подгнившую листву пробивается майский жук. Где-то высоко парит сова.
И мои глаза – теперь они видели невидимое. Рисунок времен года в зернистости досок, на которых я сидел. Абстрактное искусство в виде прокатной окалины, покрывавшей перекладины моей тюрьмы. Порхающие в ночи три бабочки, как в балете «Франкенштейн», явились мне с пугающей ясностью.
Это изобилие впечатлений подавляло меня, пугало, вызывало тошноту. Мне казалось, что я раздуваюсь и вот-вот взорвусь, хотя вряд ли это облегчит мои страдания.
Салли и Хомяк держались подальше от меня, в другой части фургона. Они меня боялись. Но мне было все равно. Все равно, что моей первой трапезой станут именно они. Да, я съем их мясо и выпью их кровь – что с того? Ведь выбора у меня нет. Это единственный способ утолить голод и жажду, уже обжигавшие мое нутро.
Отчасти я знал, что теряю рассудок. Людоедские мысли должны были вызвать у меня отвращение. Но не вызывали. Они должны были повергнуть меня в трепет. Но не повергали. Должны были опечалить меня. Но не печалили. Я стал убийцей из Кейп-Кода. Психопатом. Все эмоции выветрились. Я был хуже, чем убийца из Кейп-Кода, он, по крайней мере, мог имитировать эмоции. А я – нет. Я превратился в животное, вот и все.
Ко мне подошла Салли. Я смотрел на нее, не шевелясь. Она остановилась рядом. Ей было страшно. Больше того – она была охвачена ужасом. Я видел этот страх. Чуял его. Чувствовал его вкус.
Она протянула руку.
Я злобно посмотрел на нее. Я бы откусил эту руку, будь у меня силы. Но я не мог и шевельнуться и с трудом держал глаза открытыми. Вся моя энергия без остатка ушла на обмен веществ – подпитать происходившие во мне изменения.
Салли присела передо мной, что-то говорила, предлагала мне встать. Ее руки – прохладные, почти холодные – коснулись моих. Я чувствовал все складочки на ее коже, витки на подушечках пальцев, сокращения мышц.
Она поднялась и потянула меня за собой. Я не думал, что смогу двигаться, но легко встал, ощутил силу в ногах.
Ее грудь прижалась к моей. Руки обвили мою талию. Голова легла мне на плечо. Хорошо помню, что ее волосы пахли яблоками, но и другой садовой растительностью тоже. Я чувствовал запах мыла, каким она пользовалась последний раз, сладость ее легкого дыхания. Слышал, как колотится ее сердце, а в такт ему тикает пульс и бурлят пищеварительные соки в желудке.
Мы стали двигаться по часовой стрелке малым кругом, по шажочку, без движений в сторону, просто кружились и кружились. Потом она жарким ураганом задышала мне в ухо и запела из «Лестницы в небо»:
– «Эта дама твердо знает…»
Цирковой фургон исчез. Я оказался в гостиной Салли, мы танцевали, как сейчас, из акустической системы рвался «Лед Зеппелин», и я был готов поцеловать Салли, мне очень этого хотелось, но я боялся. Наши тела были совсем близко – тогда, сейчас, этого я не знал, – во мне проснулось желание, и я прижался к ней еще крепче. Я сгорал от непонятной истомы, хотелось, чтобы песня длилась бесконечно.
– «Что блестит, то золото…»
Мои закрытые глаза наполнились слезами. Пересохшее горло сжалось. Когда-то у меня было все, теперь не осталось ничего.
– «Эта дама покупает лестницу на небеса…»
Я отдался голосу Салли, ее прикосновениям, легким движениям, и мы ритмично кружились и покачивались вдвоем. Вместо ее гостиной возникла бесконечная пустота. На какую-то тревожную секунду мне показалось, что я один, но тут же снова почувствовал ее, ее аромат, вкус, услышал ее шепот.
Полностью отбросив
