Перо бумажной птицы - Елена Ивановна Михалкова
Ивантеева качнула головой.
– Не хочу об этом говорить. Считаю, во всем виновата Наташа Асланова. Это она подбила Олю.
– Подбила на самоубийство? – не понял он.
– Нет. На то, что они сделали тогда… Но виноваты были все, особенно взрослые. Допустили то, что случилось. – Женщина помолчала и добавила: – Я все про Олю, а что вам до нее… У вас другое дело. Но если вы хотите больше узнать о Нике, вам нужна Алла Важенко. Она ее педагог по вокалу. Но я думаю, вы зря ее ищете, – неожиданно закончила она. – Ничего Егор не сделает. Он ей своими собственными руками такой характер выковал, так закалил ее, что теперь не подступится.
Клубок катился перед Илюшиным, оставалось только следовать за тонким хвостом ниточки, исчезающей в кустах.
Алла Важенко пустила его к себе с той же легкостью, что и Ивантеева. «Безбоязненные они тут в провинции», – подумал Илюшин.
В центре комнаты стоял инструмент: «Стейнвей», похожий на черный айсберг.
– Играете? – Важенко кивнула на фортепиано.
– Учился в детстве, – сказал Макар. – В юности играл для себя.
– Хороший у вас был педагог, – безапелляционно заявила она.
– Почему вы так думаете?
– После плохого для себя не играют. Все мои дети, кстати, продолжают музицировать и петь много лет спустя после того, как заканчивают у меня обучение. Все до единого!
Его усадили в кресло. Сама Алла Федоровна придвинула вращающийся табурет и изящно опустилась на него: маленькая, прямая, в длинном платье, с сухой головкой на очень морщинистой шее, словно вся лишняя кожа сползла с ее лица чулком вниз. Птичий бесцеремонный взгляд. Она изучила его. Сказала, что сильно похудела, когда перестала преподавать вокал, и показала фотографию, где они с Вероникой были засняты после вручения дипломов на каком-то районном конкурсе. Важенко была впятеро шире себя нынешней, пиджак не сходился на груди. Она напоминала партийного работника.
Илюшина больше заинтересовали две девочки на заднем плане. Одну, Олю, он уже сегодня видел. Вторая стояла чуть за ней, словно пыталась спрятаться за подругой.
Тонкие губы, густо подведенные карандашом глаза. Волосы уложены такой же каштановой волной, как у Оли. Хмурое лицо.
– Это тоже моя ученица, – сказала Алла Федоровна, заметив, кого он рассматривает. – Наташа Асланова, подруга Оли Овчинниковой.
– Вы и с ней занимались? – удивился Макар.
– Ее мать убивалась на трех работах, чтобы оплачивать мои уроки. Если бы не она, я бы никогда не взяла такую девочку, как Наташа. Мария Сергеевна мыла полы в подъездах и магазинах, крутилась как белка в колесе. Поразительно работящая женщина! Пьющая, несчастная… Я относилась к ней с большим уважением. Когда она попросила давать Наташе уроки фортепиано, не смогла ей отказать. Хотя Наташа и пела неплохо, у нее были очень приличные природные данные! Но ее мать считала, что пение – это дурь. Голосить, видите ли, может любой болван, а вот пальцами по клавишам попадать – высокое искусство! У нее крепко застряло в голове убеждение, что музыкальное развитие сделает из ее дочери настоящего человека, выведет в новый мир, в лучший свет… Пропуск в высшее общество, так сказать. Музыкальную школу ее девочка никогда бы не потянула. Поэтому они пришли ко мне. И мы с Наташей занимались на этом самом инструменте. Да, на этом самом, – повторила она, кивая в такт своим словам. – Я даже отыскала для Аслановых старенькое пианино, им привезли его бесплатно, чтобы девочка могла разучивать дома гаммы и пьесы. У меня была надежда, что музыка… не то чтобы преобразит Наташу, но, может быть, вытащит лучшее, что в ней есть.
– Эта надежда не сбылась?
Он думал, что Важенко кивнет, но та задумалась.
– Трудно сказать. Некоторые семена, которые удается заронить в душу, прорастают очень поздно, спустя много лет. И разве тогда мы имеем право сказать, что наши старания были напрасны? Я давно не видела Наташу. Мать ее умерла, сведений никаких нет. Меня она побаивалась – ну, это объяснимо – и не раскрывала своих чувств. Единственное, чего ей не удалось скрыть, – это пылкую ненависть к Нике. Но об этом все знали, здесь нет никакого секрета…
– Подождите, – остановил ее Макар. – Эта девочка ненавидела Нику?
Важенко удивленно взглянула на него.
– Разумеется! Ника – победительница. Недостижимый Наташин идеал. Наташе в подруги досталась ее дурная копия, младшая сестрица.
– Дурная копия? – озадаченно повторил Макар.
– Ох, ради бога! Позвольте мне уже в моем возрасте не исполнять лживых ритуальных реплик, одобренных обществом, о том, что каждый ребенок – лучик света, зернышко добра и чего-то там еще тра-та-та-та! – Она негодующе затрясла подбородком, и складки на шее пришли в волнение. – Не делайте такое затейливое лицо. Помните, у Льва Толстого в «Войне и мире» есть удивительно точное наблюдение, касающееся Ипполита и Элен Курагиных? Князь Ипполит внешне очень похож на свою сестру, однако она изумительно хороша собой, а он в такой же степени дурен. Не подумайте, что я пытаюсь назвать Олю дурнушкой. Она обычная девушка, которая была бы милой, если б не злобный завистливый характер.
«Умная, сложно устроенная натура», – вспомнил Макар.
– Мне сказали, она была обделена родительской любовью, – осторожно заметил он.
– Если ты ядовитая кусачая змея, за что тебя любить? – Важенко пожала плечами. – Знаете, Ника нехорошо поступила с Наташей. Она увела у нее мальчика, в которого та была влюблена. Увела не потому, что полюбила, а по привычке победителей брать то, что хочется. Захотелось ей Ваню Грачевского – взяла! А что такое был Ваня Грачевский, надо понимать… Вы слышали песню Долли Партон «Джолин»? – неожиданно спросила она.
Илюшин признался, что не слышал.
– Послушайте обязательно! Чудесная песня. Героиня, юная девушка, обращается к Джолин с мольбой. Пожалуйста, просит она, не забирай моего парня. У тебя прекрасные каштановые волосы, кожа цвета слоновой кости и изумрудные глаза, а улыбка – как дыхание весны! Ты прекраснее всех, и он повторяет твое имя во сне. Но для тебя он – один из многих, а для меня – единственная любовь на всю жизнь. Умоляю, не забирай его. Мое счастье зависит от тебя. Прошу тебя, Джолин!
Она негромко напела мелодию.
– Наташа Асланова могла бы с полным правом спеть то же самое, обращаясь к Нике. Грачевский был ее выигрышным лотерейным билетом. Красивый мальчик из хорошей семьи. Они встречались четыре месяца, когда он, на свою беду, попался на глаза Нике. Она только пальчиком его поманила – и он, как пудель, прибежал, высунув язык. Ника провела с ним пару-тройку недель и позабыла ради следующего мальчика. Ничего интересного в нем не было, довольно пресный юноша, хоть и
