Перо бумажной птицы - Елена Ивановна Михалкова
Здесь были все Овчинниковы. Высокий синеглазый отец с копной каштановых волос, рядом девочка, с радостной улыбкой жмущаяся к нему, – копия отца. Мать с покатыми плечами и робким лицом, разворачивающаяся к ним, как подсолнух за солнцем. И держащая ее за руку на всех фотографиях вторая сестра, которую невозможно было заметить сразу, потому что в первую очередь взгляд падал на Веронику.
– Вот она, Оленька, – сказала Ивантеева и показала на вторую. – За нее у меня душа до сих пор болит. Вы, наверное, думаете, что я бесчувственная, раз так спокойно отозвалась на ваши слова, когда вы сказали про Нику… А я просто свое отстрадала.
Макару почти не пришлось задавать наводящих вопросов. Он пил чай в этой пустоватой комнате, которую даже солнце заливало светом бледным, как будто разбавленным водой, и слушал горькую историю о нелюбимой дочери.
– Света ведь ее не ждала, – говорила Ивантеева. – У них сначала родилась Ника, а через год, внезапно, Оля. Срок для аборта пропустили, были уверены, что пока Света грудью кормит, никакой беременности наступить не может. Если бы она со мной посоветовалась, я бы ей сказала, сколько у нас в поликлинике таких кормящих с пузами. – Она усмехнулась твердым ртом. – Но меня не спросили. Зачем с умной подругой советоваться, верно? Значит, Оленька родилась. По всему как должно было выйти? Нежданное дитя – подарок. Если бы мне такое досталось… – Она осеклась, помолчала. – Обычно бывает, что старшие дети получают все шишки от неопытных родителей, а младших любят взахлеб. Но у Кирилла со Светой все вышло по-другому. Старшая у них – золото, цветочек. А младшая – как товар, который идет в нагрузку. Вы молодой, наверное, не помните, как раньше бывало: придешь в магазин, урвешь сырокопченой колбасы, если очень повезет, а тебе к ней в дополнение дают пакет перловой крупы. Оля в этой семье была перловкой. Никому особенно не нужна. И как ее готовить, тоже никто не знал. Нике доставалось все, что она пожелает. Света на нее надышаться не могла. Об отце и говорить нечего: девчонка могла из него веревки вить. Хорошо хоть, росла не капризная…
– Вы ее не любили? – спросил Илюшин.
Ивантеева замахала на него руками с неожиданной пылкостью:
– Да вы что! Как можно было ее не любить? Не ребенок, а чистый свет! Умненькая, веселая, вежливая, и всегда поинтересуется: «Как вы себя чувствуете, тетя Карина? Не нужно ли в магазин сбегать?» Если бы Оли не было, я бы, как и все, души не чаяла в Нике. Она хохочет – все вокруг смеются. Столько радости от нее было от маленькой! Понятно, отчего родители все, что имели, вкладывали в нее. И петь ее отдавали, и танцевать, и на фигурное катание, и бог знает куда еще. Самые красивые вещички – для нее! Я помню, отец одной зимой расстарался, заказал ей ботиночки с опушкой. Немецкие. Дорогие, красивые!
– А Оле? – спросил Макар.
Ивантеева кивнула:
– Правильно понимаете. Оле не заказал. Олю они одевали по остаточному принципу. Считалось, что она не питает особой любви к красивым вещам, не то что Ника: та всегда нарядная, как фарфоровая кукла, и свои вещички лет с десяти сама гладила, Света мне об этом с гордостью рассказывала. А на Ольгу что ни нацепи – либо порвет, либо испачкает. А что же! – Она вскинулась, будто Илюшин сказал что-то недоброе. – Бывают и такие дети, да! Не светилась она. И капризничала, и ныла, и ябедничала. Но это же не значит, что такого ребенка нельзя любить! Он-то, может быть, особенно в любви и нуждается. Сияющие свое отовсюду возьмут. Красивый цветок полюбить нетрудно. Ты попробуй полюби чертополох, если он каждый раз колется. Нужна большая душевная работа, на которую ни Кирилл, ни Света оказались не способны. Сколько я талдычила: «Так нельзя, вы ее то ругаете, то стыдите, упустите ведь ребенка!» Когда ресурсов мало и распределяют их не по справедливости, а по симпатии, ничего хорошего из этого не выходит. Ай, как об стенку горох! А ведь Оля и умненькая была, и сложная – пожалуй, посложнее устроена, чем Ника! Левши – они, знаете, почти все талантливые. Очень музыку тонко чувствовала. Читала много. Каждый раз, как придет ко мне, забирается на диван с книжкой и сидит, сидит… «Тихо у вас, – говорит, – тетя Карина. Хорошо…» А у них Ника постоянно играла, это же никаких нервов не хватит.
– Вы ей много помогали, – утвердительно сказал Макар.
Ивантеева невесело усмехнулась:
– А что с того пользы! Ребенку нужна не чужая тетя, а родители. Я, конечно, и одежду ей дарила, и у себя привечала, и не одну ее, а обеих их, с подругой. Оля в пятом классе подружилась с Наташей Аслановой… Ну, я эту девочку не одобряла, но вслух ничего не говорила. Это было не мое дело. Дружили они очень близко. Единственная, наверное, родственная душа была у Оли. Когда Оля погибла, Наташа уехала из города. Совсем молоденькая была девочка, семнадцать лет всего. Где-то она сейчас…
Макар уже понял, что о Сотникове ему ничего не расскажут, как и о студенческих годах Ники. Время Овчинниковых в этом доме закончилось, когда погибла их младшая дочь.
– В Евангелие от Матфея говорится: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». – Ивантеева сказала это как-то просто, доверительно. – Я эти слова так понимаю: Света и Кирилл все сокровища сложили к Никиным ногам, поэтому и сердцем были с ней. А Оленьке сокровищ не досталось. Только один раз ей подарили платье, о котором она мечтала. Помню, она ко мне примчалась – счастли-и-и-ивая! В этом самом платье. Длинное, белое, по низу кружевная оборка, и все в ярко-красный цветочек. Единственная такая радость ей выпала за всю жизнь, чтобы вдруг Светлана деньгами распорядилась в ее пользу, а не старшей дочери. Даже не помню, в честь чего они так решили. Может, стыдно стало. Или сама Ника настояла. Она уже к тому времени начала понимать, что невольно одеяло перетягивает на себя. Подождите-ка…
Она перебрала снимки и разочарованно покачала головой:
– Нет, не фотографировали ее в этом платье. А это ведь ее любимая вещь была, как раз в начале мая купили, она из него не вылезала. Май очень жаркий выдался в том году, хуже июля. Ее и нашли в нем… После всего, что случилось в школе…
