Елена Гордеева - Не все мы умрем
— Ну, что говорят в прокуратуре? — спросила она между прочим, накалывая на вилку кусочек селедки, вымоченной в молоке. Что же все-таки случилось?
— А ничего не говорят. Только пьют. И не поймешь, то ли с горя, то ли с радости, что Гиены Борисовны больше нет.
— А дело Мокрухтина?
— Забирают в Генпрокуратуру, как я и предполагал. На мне остался Огарков.
— А как же Зинаида Ивановна?
Михаил Анатольевич стал усиленно жевать селедку, держа паузу.
«Размышляет, — подумала Евгения. — Как получше мне ответить».
— Неужели ты бросил ее на произвол судьбы?
— Нет, что ты! — сглотнул, чуть не поперхнувшись, Михаил. — Я был в СИЗО, вытащил ее оттуда и допросил…
Теперь это называется «допросил»!
Талейран как-то заметил, что слова нужны для того, чтобы скрывать свои мысли. И чем больше слов, тем большую тайну надо скрыть.
— Ты помнишь, ты мне говорила, что у Огаркова был врач? Врач действительно был! Это тот самый доктор МОМ, который отправил на тот свет старушку из квартиры напротив. Помнишь?
— Помню.
— Очень хорошо, что помнишь! — с энтузиазмом подхватил Михаил Анатольевич, вкладывая в эту фразу чуть ли не все свои эмоции. — Зинаида Ивановна описала мне его. Его зовут Виктор Семенович. На левой руке у него нет двух пальцев. Ездит на белом «Вольво». Представляешь, я нашел его! Да, Мокрухтина он знает.
Тут Михаил Анатольевич перешел на диалог в лицах.
— Ну и что такого? — говорит он мне. — Да, когда-то Мокрухтин был преступником, но свою вину он искупил, сейчас он бизнесмен, а сколько у нас бывших уголовников в Думе сидит? Если вас ко мне только это привело, то извините, мне работать нужно.
— А вы знаете двух старичков напротив Мокрухтина? — спросил я. — Там еще старушка жила, Марья Дмитриевна. Вы у них были, не так ли?
— Да, был. Что из этого следует?
— А то, что после вашего посещения старушка вскорости умерла.
— На то она и старушка, чтобы помирать. Ко мне какие претензии? — И с таким, понимаешь, апломбом!
— Это вы ей назначили поднимать гемоглобин яичницей с салом? При холецистите?
— Откуда вы эту глупость взяли? Неужели вы, здравомыслящий человек, поверили двум полоумным старикам? Да, я действительно ее осматривал и рекомендовал диету, исключающую яйца, сало, жирные сорта мяса, сметану, какао и прочее. А как это поняла она, я не знаю.
Михаил вздохнул:
— Представляешь? Он даже не считал нужным скрывать, он просто издевался надо мной! Я его спрашиваю: а Огаркова вы знали?
— Да, я к нему заходил. У него был грипп с высокой температурой, я принес ему антибиотик, а он мне говорит: чем таблетки глотать, лучше водочки выпить с солью и с перцем. Русское народное средство. Все как рукой снимет. Я сказал, что такие вещи ему просто противопоказаны, потому что у него язва, ему и антибиотик можно пить только после еды и ни в коем случае не на голодный желудок. А он при мне аспирин глотал — натощак. А потом весь скорчился от боли. Вот и все, что я могу сказать.
Михаил посмотрел на жену.
— Представляешь? И под конец так натурально вздыхает:
— Я тогда еще Мокрухтину говорил: Федя, на кой черт тебе эти старики и алкоголики? Отвечает: ну как же, жалко, соседи. А вот теперь вы хотите меня обвинить из-за доброты Мокрухтина. Любое доброе дело не остается безнаказанным.
Михаил Анатольевич вздохнул. Кажется, высказался. Но тут же вздохнул еще раз: на дне души оставалось еще что-то. Евгения ждала.
— Знаю, эта сволочь отправила на тот свет и Марью Дмитриевну, и Огаркова, а доказать ничего не могу. В рот ему он водку с перцем точно не вливал, следов насилия на Огаркове нет, антибиотик нормальный, соответствует этикетке, экспертиза подтвердила. Но! Если водочку хлобыстнуть с этим антибиотиком натощак, да еще при язве, да еще при гриппе, то летальный исход практически гарантирован. Он такой же антибиотик и старику Самсонову принес, только тот ни лекарства, ни водки не пьет, и сердце у него крепкое. Ой, какое подлое время, Женька! — И муж вопросительно посмотрел на жену, ожидая одобрения.
А жена посмотрела на мужа и сказала:
— Твой Виктор Семенович прав в одном: никакое доброе дело не остается безнаказанным.
— Шутишь? Я даже обвинение не могу ему предъявить!
Михаил Анатольевич в очередной раз вздохнул и задумался. Опять оставалось что-то невысказанное. Все время задумывается.
— Что тебя мучит? — послышался голос Евгении.
— Меня? — вздрогнул Михаил Анатольевич и нашелся: — Что эта сволочь уйдет от суда.
Евгения помолчала и вдруг спросила:
— Зинаида Ивановна очень плакала?
— При чем тут Зинаида Ивановна? — встрепенулся Михаил.
— Потому что у тебя очень доброе сердце.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Что ты поступил правильно, пожалев ее.
Это не жена, это святая инквизиция. От неожиданности Михаил Анатольевич уронил вилку. Нагнулся за ней, а когда распрямился, лицо его было пунцовым, как будто давление резко подскочило. Но Михаил Анатольевич гипертонией не страдал, в отличие от Болотовой, и степень его пунцовости говорила о степени жалости, проявленной к Зинаиде Ивановне. Это только у очень примитивных мужчин близость с женщиной выливается в унижение ее, как инстинктивная реакция на матриархат. А у нормальных людей — это радость и жалость. Недаром ведь в народе говорят: он ее жалеет, то есть любит. Все это вихрем пронеслось в голове Евгении.
Михаил Анатольевич со страхом ждал новых вопросов.
— Иди спать, Миша, — устало сказала жена.
— А ты? — испугался муж.
— А мне надо немножко поработать.
Михаил Анатольевич облегченно вздохнул. Самого трудного он избежал. Собирать чемоданы она не будет. А когда ляжет в постель, он сделает вид, что спит. А завтра уже будет легче.
Что делать с Евгенией Юрьевной Смоляниновой, Герман пока не решил. Эта леди не вписывалась ни в какие правила, она была приятным исключением из них. То, что приятным, — вне всякого сомнения. Ее действия Германа обескуражили, но не рассердили, и, ломая голову над тем, что делала Евгения Юрьевна те два часа, на которые она исчезла из его поля зрения, он незаметно для себя улыбнулся.
Герман собирался ночью пожаловать к Евгении Юрьевне домой и, скажем так, побеседовать. Он был уверен, что леди ничуть не испугается, а скажет что-то вроде «я знаю, у вас ко мне много вопросов накопилось» и поведает кое-что, но не все, конечно, поэтому ему придется немножко постращать ее, ну там маска черная, пистолет… Он уже предвкушал удовольствие от общения с Евгенией Юрьевной.
Но тут на экране монитора возникло худое и скуластое лицо инквизитора с глазами в переносицу, и Герман переключил свое внимание на него.
Система выдала: Соколов Михаил Михайлович, год рождения 1946, место рождения — город Новокузнецк. Подполковник. Специальность — связист. В/ч 2437, 1265, 2131. В отставке с 1991 года.
В данных подполковника Германа ничего особо не привлекло, кроме специальности. Если военный работает охранником — дело обычное, но если связист возглавляет службу безопасности крупного банка — это нонсенс. Здесь нужны совсем другие специалисты и другие связи.
— Вот с этого и начнем, — сказал вслух Герман и запросил у Системы места расположения военных частей, где служил Соколов.
Раздался сигнал пейджера.
«Вернулся муж», — прочитал Герман сообщение.
— Не везет! Только соберешься навестить даму — и на тебе, муж! И что ему на даче не сидится? — досадливо пробормотал Герман.
Система заработала: трудовой путь Соколова М.М. пролегал от Забайкалья через Уральский хребет до Коми-Пермяцкого автономного округа.
Как можно из города Кудымкара с населением меньше пятидесяти тысяч жителей попасть в Москву? О таком городе Герман даже не слышал, хотя карту России знал практически наизусть. И не только России. Хотел, когда вырастет, стать путешественником, Миклухо-Маклаем или там Пржевальским. В общем, и стал в некотором роде. Они с отцом играли в такую игру: отец загадывал по огромной карте какой-нибудь географический объект и засекал время:
— Баб-эль-Мандебский пролив. Минута пошла.
И, что самое интересное, уже служа на Тихоокеанском флоте матросом на ТАКРЕ «Минск» (тяжелый авианесущий крейсер), он проходил как раз этот Баб-эль-Мандебский пролив и на траверзе Эритреи бросал якорь. И чем занимались в свободное время там матросы? Опускали в прозрачные воды Красного моря швабру на веревке до самого дна, и мочалка запутывалась в кораллах. Ее дружно дергали и вытаскивали на палубу известковый куст, который хлюпал всеми своими порами. Так, во всяком случае, Герману казалось. Лужица высыхала под палящим солнцем на раскаленной палубе… и Герман возвращался к компьютеру.
Нет, конечно, попасть из Кудымкара в Москву можно, но вот вышел ты из поезда Пермь-Москва, и кому ты здесь нужен? А тут Соколова сразу берут на работу, и куда! Такое впечатление, что в банке его прямо заждались.
