Елена Гордеева - Не все мы умрем
В это время к надолбам подскакал и мильтон на лошади, на ходу соскочил, но поздно, те уже снова в машинах, уже развернулись и помчались вдоль берега пруда, в объезд, — в конце концов он где-нибудь да кончается, проклятый! За ними, воя сиреной, неслась милицейская «пятерка» и, трясясь в седле, поспешал всадник. Германа волновала только Евгения, а наружку Соколова Евгения уже не волновала: ее теперь волновал исключительно первый «Москвич», ее задачей было не упустить этого человека. Куда первый «Москвич», туда и второй, а куда оба «Москвича», туда и мильтоны.
Один пруд кончился, но начался второй, мать его дери! На прудах — масса отдыхающих, а тут три машины и всадник гонку устроили. Лошадь в пене, с морды капает, женщины визжат, велосипедисты бросаются врассыпную, а собаки, вырвав у хозяев поводки, выплюнув любимые палочки, устремляются сворой за лошадью, наскакивают сбоку, стараясь вцепиться мильтону в ногу. Тот поджимает ноги, и кажется, что он сидит уже на корточках на подпрыгивающем крупе лошади — нечто вроде циркового представления. Того и гляди, сейчас встанет в седле.
Лошади надоело шарахаться от обезумевших собак, она свернула в молодой ельник и понеслась сквозь ветки, которые нещадно хлещут всадника по лицу. Мильтон закрыл глаза, чтоб не выколоть их иглами, а потом зацепился за ветку и повис, — лошадь из-под него ускакала.
Осталось трое. Кончился второй пруд, за ним была дамба, а подъем на нее — крутой. Точнее сказать, вертикальный. Вы видели когда-нибудь аттракцион: гонки по вертикальной стене? Мильтон на «пятерке» точно не видел, в его деревне такого не было. А тут два «Москвича», взревев, полезли, как жуки, на склон, и мильтон за ними, но его «пятерка» долезла до середины, да и съехала вниз, да не на дорогу, а в топкое болотце, которым кончался пруд. Здесь и застряла, переполошив лягушек. Так и второй мильтон сошел с дистанции.
Остались «Москвичи». Выскочив на дамбу, Герман сориентировался быстро: впереди продолжение лесопарка, но к нему не дорога ведет, а полоса препятствий, слева Волгоградка виднеется — тоже не подходит, а вот справа — то, что надо. Поворот — и он несется по грунтовой дороге вдоль высоковольтной линии электропередачи. Второй «Москвич» за ним. Вдруг дорога сворачивает в лес. Герман еще раз бросает взгляд в зеркало — «Москвич» у него на хвосте — и сворачивает, резко тормозит и выходит из машины.
Второй «Москвич» тоже на скорости завернул в лесок и чуть не врезался в машину Германа. Взвизгнули тормоза. Герман пальцем поманил сидевшего за рулем мужчину, улыбаясь и глядя прямо ему в глаза. Тот не смог отвести взгляда, его подсознание полностью подпало под контроль человека с голубыми глазами, и мужчина в трансе вышел.
— Стой! — приказал Герман.
Мужчина встал, его рука с пистолетом замерла.
— Оружие спрячь!
Мужчина послушно засунул пистолет под мышку.
— Что ты видишь?
Мужчина видел только голубые глаза незнакомца.
— Незабудки, — промямлил он.
— Тебя кто послал?
— Соколов.
— Какого цвета незабудки?
— Голубые.
— Кто такой Соколов?
— Служба безопасности.
— Незабудки большие?
— Маленькие.
— С каким заданием послали?
— Следить.
— Зачем?
— Наши исчезли.
— Где незабудки растут?
— В лесу.
— Сядь в машину.
Мужчина стал пятиться задом, не отворачиваясь, а Герман не отпускал его глаз.
— Сейчас ты вернешься на Гоголевский бульвар. Ты полностью контролируешь свои действия, но из твоей памяти стерто: парк, милиционеры, погоня и я. Ты весь день караулил ее у офиса.
— Да.
— Если ты захочешь вспомнить, то вспомнишь только незабудки.
— Да.
— Езжай!
Мужчина включил движок, и «Москвич» задним ходом стал выбираться из леса.
Герман не рискнул оставить его одного в дневной толчее и ехал за ним на некотором расстоянии. Но тот вел машину уверенно и без приключений добрался до Гоголевского бульвара, поставив «Москвич» на то самое место, где и стоял, в ближайшем переулке. И тут же заснул.
А где же мы потеряли с вами Евгению? А вон она, движется в потоке машин к Калитниковскому кладбищу. Подъехала к воротам, припарковала машину и бегом к могиле Мокрухтиной Анны Ивановны. Открыла ключиком железный ящик с веником, сунула туда дискету в полиэтиленовом пакете, а ключик повесила на сук. Ключик маленький, серенький, незаметный среди листвы. Если не знаешь, что он здесь, не разглядишь. И опять бегом к машине.
Теперь на другое кладбище: Рогожское. На улице, не доезжая кладбища, она остановилась, квартал прошла пешком, у ворот стала оделять нищих. Те забеспокоились, завозились, окружили щедрую гражданку, а она им кладет в ладони монетки, а сама присматривается: кого выбрать? О! Вот мужичок подходящий: в меру мятый, не в меру испитый, глаза хитрые.
— Выпить хотите? — спросила она его.
— Выручай, сестренка, — с готовностью поднялся нищий.
— Тогда отойдем.
Отошли к телефону-автомату.
Евгения вынула из сумочки сторублевку и показала нищему:
— Я сейчас наберу номер, а вы скажете в трубку вот эти слова. — Она протянула ему листок с текстом. — Читать умеете?
— Обижаешь, сестренка, — приосанился нищий, — я кандидат наук.
Ну времечко! — Евгения покачала головой, зашла в телефонную будку, набрала номер домашнего телефона корреспондента Бережного. Телефон, естественно, был на автоответчике. После сигнала она передала трубку кандидату наук, и тот по бумажке прочел:
— Информация по делу Болотовой находится в ящике у могилы Мокрухтиной Анны Ивановны. Ключик висит рядом на ветке.
Евгения выдернула листочек из рук нищего, а ему отдала сторублевку и пошла прочь. Она не сомневалась, что кандидат наук за ней не побежит, побежит он на Рогожское кладбище искать могилу Мокрухтиной Анны Ивановны, которой там нет, и будет искать до тех пор, пока не посинеет. Потом с горя, что не нашел, напьется, и запой продолжится как минимум неделю. А после такой недели он уже ничего не будет помнить: ни Болотову, ни Мокрухтину, ни Евгению. Что и требовалось доказать.
…Когда мужчина в «Москвиче» проснулся, «Ока» Евгении стояла на прежнем месте во дворе старинного особняка. Он протер глаза, чертыхнулся, потом обрадовался, что ничего не произошло за то время, что вздремнул, а потом удивился: ему снились незабудки в лесу.
Евгения, как обычно, вернулась домой около девяти. Михаил был уже на кухне и самозабвенно готовил ужин. На плите пыхтело картофельное пюре, а муж в переднике за столом чистил селедку от косточек, как жена любит.
Евгения поцеловала его, а он испугался, чуть ли не отшатнулся. Она почувствовала: что-то случилось, и не вообще случилось, а между ними что-то пролегло. Евгения тоже испугалась: неужели вычислил меня? И внутренне собралась, внимательно присматриваясь к мужу. Нервничает, не поцеловал ее в ответ, руки у него, видишь ли, в селедке, даже пальцы растопырил, показал для убедительности, но не улыбнулся, а опустил виновато глаза.
Так! Свою вину чувствует, а не мою. Но не может же человек чувствовать вину оттого, что руки у него в селедке! Нет, здесь что-то другое. Здесь какая-то другая вина, дело не в жирных руках, не в селедке.
Евгения еще раз окинула взглядом стол: в стеклянной кастрюле молоко, а в нем селедочные головы. Понятно. Если селедка вымочена в молоке и без косточек — это за что-то прощения просит.
Евгения села.
— Ты не представляешь, как жене бывает приятно, когда за ней ухаживают. Она чувствует себя не просто женой, а желанной женщиной.
Михаил Анатольевич окончательно смутился. Он знал, что ее очень трудно провести, и вот началось! У него была даже мысль не возвращаться домой, а сбежать на дачу, но следователь прокуратуры ее мужественно отбросил: так он выдаст себя с головой. Вот сейчас самое главное — не паниковать, вычеркнуть из памяти Зинаиду Ивановну. Но Зинаида Ивановна упорно не хотела оттуда уходить, все предлагала ему разные специи.
Впрочем, Михаил Анатольевич не знал, что будет, если Евгения догадается. Как она себя поведет в такой ситуации — совершенно непредсказуемо. Не мог он вообразить ее топающей ногами, визжащей, бьющей посуду. С одинаковой вероятностью жена может рассмеяться и потрепать его, как Зинаида Ивановна, по затылку: «Бедненький!» А может собрать вещи в чемодан, как Зинаида Ивановна, и уйти к какой-нибудь подруге, как Зинаида Ивановна. Опять Зинаида Ивановна! Выкинь ты ее из головы! Михаил Анатольевич нахмурился, сдвинул брови и тяжко вздохнул. То, что Евгения может выгнать его, Михаил Анатольевич не допускал. Почему? Потому что это она несет за него ответственность, а не наоборот.
Евгения прекрасно видела смятение мужа. Какая муха его укусила?
— Ну, что говорят в прокуратуре? — спросила она между прочим, накалывая на вилку кусочек селедки, вымоченной в молоке. Что же все-таки случилось?
