Елена Арсеньева - Венецианская блудница
Она вонзила ногти в ладони, чтобы заглушить боль в душе. Кажется, придется все-таки не смеяться, а плакать… Да, слезы уже близко, и их не удержать: разочарование оказалось нестерпимым.
«Дура я, дура! – с ненавистью подумала она, до крови терзая ногтями ладони, казня себя нещадно. – Зачем я ушла, зачем послушалась Чезаре?! Надо было подождать, пока очнется Лоренцо. Может быть, теперь он выслушал бы меня. Может быть, теперь я убедила бы его, что я Александра, а никакая не…»
– Лючия! – раздался шепот. – Лючия, дитя мое!
Она вскинула голову. Доктор стоял рядом с нею, сняв наглазники, и она видела радость в его живых темных глазах, в чертах немолодого сухощавого лица… знакомого лица. Она уже видела его прежде, слышала этот голос, шептавший с тем же выражением: «Лючия, дорогая моя!»
Кровь ударила в лицо так внезапно, что у Александры потемнело в глазах. Актер. Актер в опере! И «негр», принесший Лоренцо отравленное послание…
Бартоломео Фессалоне. Она снова видит Бартоломео Фессалоне!
Ну что ж. Чезаре оказался прав…
***Растерянность Александры, впрочем, длилась одно мгновение: на смену пришла ярость. Дикая, слепящая ярость!
Да она им что, кукла? Ну что же, вам придется узнать, что бывают говорящие куклы… вернее, кричащие, и очень громко!
– Бартоломео! Да это мошенник Бартоломео! – завопила она что было сил и с мстительной радостью заметила, как исказилось лицо Фессалоне.
– Лючия, что ты, что ты… – бестолково забормотал он, а руки Александры сдернули с головы Фессалоне белый парик, открыв его черные с густой проседью кудри. Толпа вмиг сгрудилась еще теснее.– Лючия! – воззвал он отчаянно.
– Видите, он, этот каналья, узнал меня! – вопила Александра, подражая визгливому крику рыночной торговки Розины. – Бросил без помощи одну с тремя детьми, а сам бегает, мошенничает, обманывает народ!
– Это, это… – забормотал Фессалоне – в точности как злополучный Луиджи.
– Погодите, он вам еще станет врать про остров волшебных попугаев! – злорадно посулила Александра – и это решило судьбу Фессалоне. В толпе немало нашлось свидетелей утреннего представления на Эрберии, и, страшно развеселясь, с криками: «Волшебных попугаев поймали!» – они набросились на Фессалоне, срывая с него сюртук, рубашку…
Мальчишка, «Меркурий»-предатель, неистовствовал пуще всех, верно, оскорбленный в лучших своих чувствах.
Два монаха, один толстый, другой тонкий, промчались мимо Александры, путаясь в рясах и выкрикивая на разные голоса:
– Пропустите! Это моя добыча! Фессалоне, ты погиб!
– Пропустите, пся крев!
Про Александру все забыли. Ну что ж, это ее вполне устраивало!
Резко повернувшись и не бросив даже прощального взгляда в сторону терзаемого мошенника, она пошла к набережной, и фраза, которую не мог вспомнить «Меркурий», что-то про деньги и добродетель, вспыхнула в ее памяти: «Quaerenda pecuma primum, virtus post nummos».
Прежде ищи деньги, потом добродетель…
Да, это вполне в духе Фессалоне!
24
Гондольер, который не выдал тайны
День повернул к закату, и Але☺ксандра поняла, что приключений для нее на сегодня хватит.
Она вышла к набережной, поглядела вдаль. Узкая полоска земли – Лидо, естественный мол Венеции, – была чуть видна. Пора добираться туда, чтобы нанять барку.
Стайка гондол вилась по каналу, но стоило Александре вскинуть руку, как все они прекратили свое бессмысленное кружение и наперебой ринулись на ее зов.
Самой проворной оказалась новая, узкая гондола, свинцовый нос которой был украшен пучком привядших гиацинтов. Одним прыжком баркайоло оказался на носу, протянул Александре руку:
– Счастлив видеть вас снова, прекрасная синьорина! Видите, в вашу честь… – Он кивнул на цветы, потом заглянул в Александрины ошеломленные глаза и спросил: – Нагулялись? Прикажете доставить в тот же палаццо?
Как ни была ошарашена Александра, она только и могла, что рассмеяться, бессильная перед причудами сегодняшнего дня: ведь это был тот же самый гондольер, который ни свет ни заря увез ее, полуживую от горя, из дворца, в котором спал Лоренцо! Театральное представление, на котором она побывала в опере святого Моисея, чудилось, продолжалось, потому что все соучастники ее жизни, будто персонажи какой-то пьесы, всегда оказывались в нужное время в нужном месте.
– К Лидо, – велела она, удостоив баркайоло улыбки и жестом отметая реплики его конкурентов, каждый из которых расхваливал свою плавучую карету, свои достоинства гребца, свое умение хранить тайны пассажиров.
«А у меня тайн нет и хранить их не от кого. Кому я нужна вместе с моими тайнами!» – подумала Александра, опустив руки за борт и тоскливо глядя, как теплая и тихая вода струилась между пальцами, взбивая в пену волны. От игривого движения рук летело и рассыпалось серебро, яркое, белое, как снег, по зеленому полю.
Мелкая рябь бежала вдалеке. Небо точно бы выцвело – день выдался не по-весеннему знойный, и канал был такой же бледный, как небо. Да, Венеция… Все краски смягчены и затушеваны, все проникнуто вечным испарением. Нет резкости и сухости – все в дымке. Призрак, несбывшаяся мечта… La bella Venezia, addio!..
Вдруг стало невыносимо увидеть прощальным взором колоннаду Дворца дожей и четверку могучих коней святого Марко. Александра протиснулась в каютку и легла там на черных подушках, вытянулась во весь рост, скрестила на груди руки, пытаясь уснуть… умереть? Лодка напоминала черный плавучий гроб, но она сама, увы, была еще жива, и живыми оказались все мучения и терзания сегодняшней ночи, утра, разлуки, потрясения: они затаились в складках черной материи, которой обита была каюта, они изголодались по живой пище и теперь только и ждали, чтобы наброситься на Александру, подобно стае хищных гарпий, рвать и терзать ее душу и сердце.
Слезы медленно полились: сбегали по вискам, впитывались в черный шелк подушки. Она не вытирала их, не шевелилась, жалея сейчас лишь о том, что вместе со слезами не вытекает из нее вся жизнь, вся кровь…
Нет, до Лидо не столь далеко. Она не успеет умереть, придется снова жить, снова изнемогать от воспоминаний о Лоренцо.
Какое дурацкое, какое самонадеянное решение приняла она: Лоренцо должен жениться на ней. Да что он, ошалел, что ли?! Нет, ее участь – уневеститься Христу, обречь себя на вечные, губительные сны наяву о том, как он… как его тело вливалось в тело Александры… Лючии?..
Она вдруг перестала дышать. Лючия. Вся беда в том, что он все время принимал ее за Лючию! А если увидит их рядом, то поймет: она – другая.
Сердце заколотилось как бешеное. В Россию! Вернуться в Россию, найти сестру, вновь вернуться вместе с ней в Венецию и заставить Лоренцо увидеть в Александре не чье-то блеклое подобие, а ту женщину, с которой он предавался страсти, которую любил до стонов, до криков, до счастья, неотличимого от мучения… ту женщину, которая любила его всем сердцем, всем телом, всей душой.
Осуществить это предприятие казалось ей сейчас пустяковым делом; пугали не тысячеверстые расстояния, не месячные перегоны, не тягость пути – пугали ядовитые сомнения: а вдруг он предпочтет Лючию? Она ему – своя, соотечественница, они близки во многом, оба хищны, опасны, неразборчивы в средствах… Александра зарыдала в голос: она любила его больше жизни именно потому, что он хищный, опасный, неразборчивый в средствах. Он нужен был ей только такой, другого она не хотела!
– Синьорина! – послышался испуганный оклик баркайоло. – Что с вами? Вам плохо?.. – И вдруг голос его стал сердитым: – Эй, куда прешь? Не видишь? Или в море тесно?
«Значит, мы уже вышли в море», – успела подумать Александра, прежде чем ее сильнейшим образом тряхнуло: очевидно, какая-то гондола ударилась о них бортом, и голос… о господи Иисусе, голос Лоренцо крикнул:
– Эй, парень, я ищу одну красавицу… ты случайно не видел ее?
***– Красавиц много, – усмехнулся баркайоло. – Какую из них ищешь ты?
– Ту, что сбежала от меня, – последовал ответ. – Хочу вернуть.
– А она-то хочет вернуться? – теперь не усмешка, а ехидство явственно окрашивало певучий голос баркайоло. – Не для того, я думаю, сбежала, чтобы ты ее назад забирал.
– Это не твое дело! – оборвал его Лоренцо. – Говори, видел ты мою девушку?
«Мою!» – Александра почти лишилась чувств от этого слова. Он пришел за ней… но нет, рано радоваться! Он пришел не за ней, а за Лючией… Вся кровь ее вдруг взбунтовалась, в жар бросило. Нет. Нет, пусть плывет своей дорогой, пусть ищет. Лучше оставить все как есть, лучше умереть от воспоминаний и тоски, чем снова услышать, как он зовет ее Лючией!
– Лючия! – крикнул вдруг Лоренцо. – Tы здесь, Лючия?
Александра зажала руками рот с такой силой, что ногти вонзились в нежные щеки. «Не отзовусь! Ни за что не отзовусь!»
Только бы не выдал баркайоло. Впрочем, сам Лоренцо говорил, что венецианские гондольеры – надежнейшие хранители тайн своих пассажиров.
