Елена Арсеньева - Венецианская блудница
Александра зажала руками рот с такой силой, что ногти вонзились в нежные щеки. «Не отзовусь! Ни за что не отзовусь!»
Только бы не выдал баркайоло. Впрочем, сам Лоренцо говорил, что венецианские гондольеры – надежнейшие хранители тайн своих пассажиров.
– Нет здесь никакой Лючии, – после некоторой паузы отозвался баркайоло, и Александра поняла, что он давал ей возможность отозваться, все решить для себя самой. Ну а ежели она предпочитает молчать, значит, ее все равно что нет. – Нет ее, понял? И давай, отчаливай отсюда!
– Погоди… погоди! – В голосе Лоренцо зазвучали нотки, прежде ни разу не слышанные Александрой: нотки смирения. – Не спеши, ты наверняка видел ее. Ты не мог ее не заметить! Она прекраснее всех женщин Венеции.
– Ну уж прямо-таки всех? – недоверчиво пробормотал баркайоло, против воли вовлекаясь в этот старый, как мир, спор.
– Клянусь тебе! – воскликнул Лоренцо. – Разве можно сравнить ее с нашими пухлыми, крашенными блондинками с их мелко завитыми волосами, с одутловатыми чертами, в этом их пестром, блестящем, назойливо шелестящем шелке? С этими приукрашенными, изнеженными, благовоспитанными, робкими, жеманными венецианками? Нет, она красива, нежна, изящна, и при этом, чудится, она росла вместе с молодыми побегами родного леса и свежей травой своего поля!
– У-у-ух ты! – восторженно присвистнул баркайоло. – А скажите, синьор, ваше имя, часом, не Торквато Тассо или Лудовико Ариости? А то, может быть, Лоренцо Медичи?
Как истый венецианец, гондольер оказался не чужд классической поэзии, но… чужд проницательности, ибо перешел ту грань, до которой простиралось терпение Лоренцо.
– Мое имя и в самом деле Лоренцо… – произнес он тихо, но голос его напоминал зверя, затаившегося перед прыжком, и не предвещал ничего хорошего. – Мое имя и в самом деле Лоренцо, хоть и не Медичи. Мой тезка не только писал сонеты, но и великолепно владел мечом. И я, Лоренцо Байярдо, сейчас покажу тебе, наглецу, что недалеко от него отстал!
Последние слова он, очевидно, выкрикнул уже в прыжке, потому что гондола внезапно была почти опрокинута сильнейшим толчком, и тут же послышались крики и звуки ударов такой силы, что Александра поняла: драка на борту завязалась нешуточная!
Еще несколько мгновений она пребывала в состоянии полного оцепенения, а потом кое-как выползла из каютки – и замерла, стоя на коленях и простирая руки… к Лоренцо, который, весь в черном бархате, сражался с баркайоло, также одетым в традиционный черный костюм гондольеров, так что на миг Александре почудилось, будто два демона схватились не на жизнь, а на смерть в битве за ее душу. Победит один – ее ждет только горе, горе пустой, одинокой жизни. Победит другой – горя, может быть, во сто крат горшего узнает она, однако дни ее будут окрашены ослепительными вспышками счастья, искупляющего несчастье… так блестки золотистых жил рассыпаны и вкраплены в сколок невзрачной руды.
И Александра сделала выбор!
– Лоренцо! Лоренцо! – закричала она что было сил.
Его рука, летящая в ударе, замерла на полпути… и баркайоло получил наконец возможность доказать, что гондольеры в Венеции – народ крепкий, силачей среди них немало.
Его кулак врезался Лоренцо в горло. Тот откинулся назад, получил еще один удар, в живот, – и, согнувшись в три погибели, рухнул в зеленую воду – за борт.
Александра кинулась вперед, перегнулась, вглядываясь в глубину.
Баркайоло патетически провозгласил:
– Злодей повержен! Вы спасены, прекрасная синьори…
Этому слову не суждено было выговориться до конца, ибо гондольер онемел, увидев, как «прекрасная синьори» тоже бросилась за борт – туда, где с трудом выплывал из глубины чуть живой «злодей».
***– Теперь все меня назовут круглым дураком. Скажут, Пьетро истинный stupido [50]! А что, не так? Совершенно так!
Ворчание баркайоло далеко разносилось по притихшей глади моря. Он плыл, не зная куда, потому что выловленный из воды синьор, держась за свою мокрую синьорину, сказал задыхающимся голосом:
– Плыви куда хочешь! – а Пьетро не знал, куда он хочет плыть. Гондола бестолково рыскала между Лидо и Венецией, то плутая в лабиринте каналов, то вновь выходя покачаться на морских волнах, и мерный плеск весла заглушал шепот в каюте.
– Не смей больше убегать от меня. Никогда. Слышишь?
– Я не виновата. Я не хотела…
– Не говори. Я знаю. Чезаре мне все рассказал. Не вини его.
– Нет, конечно, нет. Я знаю, он тебе предан, он любит тебя!..
– А я люблю тебя.
– О… нет. Не надо, не смей надо мной смеяться!
– Бог с тобой! Если тут кто-то и смешон, то один лишь я.
– Почему?
– Потому что люблю тебя. Лючия…
Она только вздохнула в ответ. Но не глубоко, а так, слегка. Глубоко вздохнуть было невозможно, столь близко они с Лоренцо были прижаты друг к другу в тесной, теснейшей каютке. Оба лежали на боку, оба были совершенно голые, и Александра невольно улыбнулась, вспомнив, каким мучением было содрать с себя насквозь мокрую, отяжелевшую одежду под неумолчное ворчание выловившего их из воды баркайоло, мало что понявшего во всей этой истории, кроме прописной истины: третий лишний. Вот он и стоял себе на корме, то напевая, то бормоча что-то под нос, то умолкая, в то время как Лоренцо и Александра лежали на боку, лицом друг к другу, медленно согреваясь и оживая.
Сперва они были такие заледенелые, что даже не чувствовали друг друга, но прошло время, и Александра уже начала ощущать тепло его колен, и живота, и груди. У Александры замирало сердце от этих прикосновений… как и от слов Лоренцо:
– Если бы сейчас здесь оказался священник, я бы заставил его обвенчать нас прямо в гондоле.
– Прямо в гондоле?! Но мы… мы не одеты для свадьбы.
– Да. Мы, мягко говоря, не одеты для свадьбы. Зато мы раздеты… очень удачно.
Лоренцо чуть приподнялся – так, чтобы лечь меж бедер Александры. Они оказались прижаты друг к другу еще крепче, и коралловые бусинки ее сосков уперлись в его розовые, мгновенно напрягшиеся горошинки.
– О боже, боже мой…
– Что ты?
– Не знаю. Мне страшно. Мне страшно власти, которая у тебя есть надо мной. Я хочу привязать тебя к себе, приковать цепями, чтобы ты больше не могла исчезнуть, оставив меня изнывать в тоске. Чтобы ты не могла торжествовать надо мной!
– Я?! О нет, нет. Ну что ты говоришь! Это я вся в твоей власти.
– Правда?
– Да.
– Правда? Телом и душой?
– Да. Телом и… о… о боже.
– Тебе больно?
– Нет. Мне… божественно.
– И так? И так?
– Да, да! Ну еще, еще.
– Ты моя?
– Tвоя.
– Ты моя, Лючия?
Она только на миг задержала дыхание, почуяв неуверенность в его голосе. Может быть, сказать сейчас?.. Но разве можно остановить его, прервать эти восхитительные блуждания рук по ее телу, это медленное, с ума сводящее проникновение его – в нее.
– Ты моя, Лючия?
– Да, да…
И он восторжествовал над ней – как мог это делать только он. Только он… когда лежал в ее объятиях.
Часть V
ЛЮЧИЯ
25
Медовое лето
Лючия качалась на качелях. Качели поставили чуть не над рекой, на обрыве. «Как в Казарине», – улыбнулся князь Андрей в ответ на ее недоумевающий взгляд. Понятно, значит, в имении Александры были такие качели, и она любила рисковать…
Конечно, иначе, чем игрой со смертью, назвать эту забаву Лючия не могла. Немыслимым казалось вообще усидеть на этой зыбкой перекладине, держась всего лишь за веревки, и Лючия оттягивала «удовольствие», сколько могла. Но она не могла видеть этого недоуменного, мальчишески обиженного выражения в глазах мужа: ведь он хотел порадовать ее! – а потому, поручив себя заботам святой Мадонны, все-таки села на птичью жердочку, вцепилась в веревки и даже сумела выжать улыбку на похолодевших губах.
Князь Андрей, стоя за ее спиной и пятясь, сильно потянул на себя качели, толкнул… Лючия до крови прикусила губу, чтобы не позвать на помощь… снова толкнул – и Лючия вознеслась над обрывом, замерла, вернулась, вновь полетела, что-то крича, а может быть, и не крича, потому что перехватило горло.
В первые мгновения казалось, что она свалится с качелей и рухнет в синие волны или расшибется о землю, но как-то вдруг Лючия поняла, что воздух и движение держат ее крепче крепкого. Она даже и не заметила, когда страх прошел, оставив только потрясающее, невыносимое, до слез, до крика, ощущение свободы и счастья. Теперь она ничего не слышала, только как гудит, стонет просторный воздух вокруг, ничего не видела, кроме мощного колыханья темно-зеленой каймы противоположного берега и летучего, ослепительного сверканья реки…
Лето было в разгаре – медовое лето ее жизни! Все, что произошло с Лючией в России, можно было сравнить с одним случаем. Они много ходили с князем по имению и окрестностям – русские вообще много ходили пешком, сначала к неудовольствию Лючии, ведь она без привычки быстро уставала, а потом к восторгу, потому что округа была прекрасна. Итак, один раз, загулявшись среди золотистого солнца, легких теней и зеленых берез, они по тропинке вышли к плетню, за которым виднелся огород и стоящие там колодки пчел посреди кудрявой огородной зелени. Лючия остерегалась восклицать и спрашивать, что это за домики и что за мухи вокруг них летают.
