Ирина Мельникова - Финита ля комедиа
— Я из полиции. Тартищев. Слышал про такого?
— Ну-у, — протянул мужичонка. В одной руке он держал пустую кружку, вторую прижимал к щеке и страдальчески морщился. Был он не только мал ростом, но казался еще более мелким и невзрачным из-за узкой, вытянутой в стручок головы, плавно переходящей в грудь почти из-за полного отсутствия плеч. Одно лишь замечательно было в этом человеке — его усы, необыкновенно густые и длинные, обрамлявшие скобкой его рот, отчего лицо портного приобрело почему-то трагическое выражение. И еще уши, настолько большие, что казалось: подуй ветер, и они наполнятся им, как паруса.
— Ты свою соседку знаешь? — кивнул Тартищев на дверь 207-го номера.
— Ну-у, — опять затянул свое портной, — знаю.
Наташкой зовут.
— Ты случайно не видел, кто к ней с полчаса назад заходил?
— Кто? — тупо уставился на него портной.
— Я и спрашиваю — кто? — Тартищев изо всех сил пытался сохранить самообладание, поэтому повторил свой вопрос, но с расстановкой, как если бы портному пришлось читать у него по губам. — Кто-нибудь к твоей соседке недавно заходил?
— Не видел, — быстро ответил портной и сделал движение, чтобы укрыться за спиной бабы, так и не покинувшей своего поста на пороге.
— Постой! — Тартищев ухватил его за шиворот и выдернул в коридор. — Как же ты, сударь мой, никого не видел, если в это самое время двигался по коридору за кипятком? И кто ж такой мог прошмыгнуть мимо тебя незаметно, если здесь вдвоем не разминешься? — спросил он с издевкой и слегка тряхнул портного.
Тот втянул голову в плечи и опасливо посмотрел на него снизу вверх. Увиденное, очевидно, портного не обрадовало, потому что он быстро отвел взгляд и, схватившись за щеку, замычал, как от невыносимой боли. Но Тартищев не отставал. Захватив в горсть его рубаху, Федор Михайлович приставил портняжку к стене и вперил в него взгляд, который и вовсе ничего хорошего тому не сулил.
— Ты небось и нас не заметил, подлец? — спросил он и укоризненно покачал головой. — Или у тебя со зрением не в порядке? Фонарь дома забыл?
— Да никого не видел, вот те крест! — вскрикнул портной и быстро перекрестился. — Разве что дворник…
— Дворник? — Тартищев насторожился. — Ты видел дворника?
— Ну да, ну да, — закивал головой портной, — он сначала к нам сунулся, сказал — барышне записку нужно передать. Вон Зинка, — кивнул он на жену, — показала, где Наташка живет. И дверь закрыла. Остальное нам без надобности. По правде, я его и не видел вовсе. Только голос слышал. А минут через пять, когда за кипятком пошел, его уже в коридоре не было.
— Значит, это вы видели дворника? — обратился Тартищев к бабе. — Вы его сможете описать?
— Описать? — удивилась баба. — Как я могу его описать, ежели я вовсе грамоте не обучена?
— Расскажите, как он выглядел, — произнес сквозь зубы Тартищев. — Борода, усы, глаза, нос… Одет во что был?
— Дворник и дворник, — пожала плечами Зинка, — борода, усы, как у всех. На голове шапка, кажись. Сам вроде в армяке и в фартуке. Бляха вроде была, а то и не было. Точно сказать не могу.
— Дворник из вашего дома? — уточнил Тартищев.
Баба вылупила на него глаза и пожала плечами.
Вместо нее подал голос портной. Он уже успел юркнуть в комнату под защиту своей дебелой супруги. И теперь выглядывал из-за ее плеча.
— Нет, не наш дворник. Я его по кашлю узнаю. Он слово скажет и кашлянет, слово скажет и кашлянет…
У него грудь на войне прострелена. И наш всех жильцов хорошо знает. А этот спрашивал, где Наташкина комната. И не кашлял совсем.
— А роста он какого? — спросил Тартищев Зинку.
Та оглянулась, смерила мужа взглядом, потом перевела его на Федора Михайловича.
— Ниже вас на голову, если не до сих пор, — и ткнула Тартищева в плечо.
— Он соседку вашу по имени называл?
— Нет, спросил, где тут модистка живет. Баба моя ему и показала. — Портной просунул голову между плечом Зинки и косяком и с любопытством уставился на Тартищева, забыв про больной зуб:
— Али случилось что? Мы ведь Наташке не враги. Она у меня иногда совету просит… Я не отказываю. Чего ж не посоветовать?
Портновское дело такое, без совету никак…
— В нашем деле тоже так, без совета никак, — сказал Тартищев и обвел задумчивым взглядом коридор. — Где швейцарская? На первом этаже?
— Ну-у, — опять загнусавил портняжка, — где ж ей быть?
А Зинка поправила полушалок, и ее рябая физиономия неожиданно расплылась в кокетливой улыбке.
— Коли желаете, могу проводить!
— Спасибо, не заблужусь, — вежливо ответил Тартищев и направился по коридору к лестнице.
Зинка смотрела ему вслед, а муж, ткнув ее кулаком в бок, прошипел сердито:
— Че глазенапы вытаращила! — И захлопнул дверь.
Тартищев спустился на первый этаж и проделал обратный путь по коридору, провонявшему запахами варе ной капусты, горелого масла, детских пеленок и кошачьей мочи. Швейцарская находилась в самом его конце.
Дверь в нее была плотно прикрыта. Слышались шаги и бормотание, отдаленно похожее на пение.
Тартищев достал брегет. Прошло уже полчаса, как уехал Желтовский со своей невестой. Значит, ждать появления агентов следует самое меньшее через час, и то если их сразу найдут.
Он постучал в дверь. Бормотание смолкло, и раздались тяжелые шаги. Дверь, как и в случае с рябой Зинкой, приоткрылась едва ли на четверть, но Тартищев довольно бесцеремонно проник в нее сначала плечом, а потом и вовсе оттеснил в сторону долговязого детину в поношенной швейцарской ливрее.
— Чего на… — попытался сказать детина и проглотил окончание слова, разглядев, кто перед ним. — Проходите, ваше высокоблагородие! — Он склонился в учтивом поклоне и вытянул руку в направлении спальнигостиной-столовой, точной копии той, в которой проживала Наташа.
Тартищев прошел и, бросив быстрый взгляд по сторонам, присел на заскрипевший под ним стул.
Швейцар продолжал стоять перед ним. Взгляд у него был чистым и наивным, как у шулера или скупщика краденого барахла. И он мог обмануть кого угодно, но не Тартищева, который знал не только о тайных пристрастиях, но в равной степени обо всех перипетиях бурной жизни известного в недавнем прошлом сводника и мошенника Аристарха Фокина по кличке Фока.
— Вот ты где устроился? — Федор Михайлович обвел взглядом комнатенку. — Совсем недурно!
Фока натянуто улыбнулся.
— Не жалуемся!
— И давно ты здесь? — Федор Михайлович откинулся на спинку стула, вытянул ноги и, оттеснив тем самым швейцара в закуток между дверью и кроватью, отрезал ему пути к отступлению.
— С лета, — ответил уклончиво Фока и отвел взгляд в сторону. — У меня все чисто, Федор Михайлович! Как на кресте…
Он поднес щепоть ко лбу, собираясь перекреститься.
Тартищев хмыкнул и осуждающе посмотрел на Фоку.
— Только не ври! Вещички небось портной со второго этажа перешивает? Или как? — Он склонил голову и вперил тяжелый взгляд в нервно сглотнувшего Фоку. — Тот самый, который к тебе за кипятком бегает. — И повторил уже насмешливо:
— Не ври, Фока!
У тебя ж на морде написано, что за прежнее ремесло взялся.
Фока скривился, но промолчал.
Тартищев расстегнул шинель и несколько подтянул ноги, давая свободу маневра взмокшему явно не от жары швейцару.
— Ладно, присаживайся куда-нибудь, — сказал он снисходительно и хитро прищурился. — Разговор есть на червонец или чуток больше. Все зависит от твоей сообразительности, Фока.
Не спуская глаз с Тартищева, швейцар опустился на кровать. И, расставив острые колени, уронил между ними правую руку, а левой оперся о спинку кровати.
— Нужен мне ваш червонец, — произнес он, по-прежнему избегая смотреть Тартищеву в глаза.
— Дело хозяйское, — не повел бровью Федор Михайлович, — в моем кармане целее будет.
— Здесь место солидное, — продолжал Фока. — Живем тихо, никого не забижаем.
— Это точно, — обрадовался Тартищев, — тихое.
Как в том омуте, где черти водятся. Я давеча по коридору прошел и сам удивился. Тишина вокруг, покой. Точно на кладбище. Слышно даже, как голубки на крыше воркуют.
— Вы что-то про червонец говорили? — Фока покорно вздохнул.
— Когда? — удивился Тартищев.
— Да только что, — печально посмотрел на него Фока.
— Разве? — еще больше удивился Тартищев, но вытащил из кармана три рубля и бросил их на колени швейцару. — Я два раза не предлагаю. Теперь твоему рассказу красная цена трешник, и то потому, что у меня хорошее настроение.
— А че рассказывать? — посмотрел на него с недоумением швейцар, но кредитка мигом исчезла у него в кармане.
— Обо всем по порядку, — Тартищев взял со стола стакан, посмотрел его на свет, подышал в него и протер носовым платком. Затем потянулся за графином и, плеснув в стакан воды, медленно ее выпил.
Швейцар мрачно смотрел на него.
— Что я такого сделал? Пива купил, думал, выпью просто за то, что день хороший! Нет, надо было вам нарисоваться.
