Ирина Мельникова - Финита ля комедиа
— Хорошо! Лишь в голове немного гудит… и слабость…
— Вы помните, кто вас ударил?
— Н-нет, — прошептала Наташа и вновь посмотрела на жениха, словно ждала от него совета.
Тот ласково погладил ее по руке.
— Почему ты открыла дверь? Я ведь просил, чтобы ты без меня никому не открывала. Только Любаше.
— Он постучал и сказал, что принес записку от Любаши. Я приоткрыла дверь и… — девушка прикусила губу и беспомощно посмотрела на Тартищева, — и я больше ничего не помню!
— Господи, ну что за сволочь! — почти простонал Желтовский. — Наташа-то чем ему помешала? Она ведь даже его не видела!
«Хорошо бы вдобавок узнать, чем этому мерзавцу остальные жертвы помешали? — подумал про себя Тартищев. — В том числе и дети?» — Но вслух произнес другое:
— Давайте поступим следующим образом. Сейчас вы, Максим, возьмете мою коляску и доставите Наташу в губернскую больницу. Я передам записку главному врачу и надзирателям, которые охраняют Сергея Зараева. Вашу невесту тоже станем охранять, пока она будет находиться в больнице. Думаю, за это время убийцу мы схватим, иначе эти обязанности мне придется переложить на вас, сударь мой!
— Я не против! — усмехнулся Желтовский.
— Еще бы он был против! — с шутливой угрозой в голосе произнес Тартищев и подмигнул девушке. Она едва заметно улыбнулась в ответ, а он продолжал наставлять ее жениха. — После заедете в управление полиции. Постарайтесь, чтобы немедленно отыскали агентов Вавилова и Полякова. Передайте им мой устный приказ: Полякову мчаться сюда на всех парах, а Вавилову — ехать по адресу, где проживает Любовь Казанкина, сестрица вашей милой невесты. Наташенька, — повернулся он к девушке, — вы помните адрес сестры?
— Конечно! — Она приподнялась на локте. — 2-я Конюшенная, собственный дом Ярлыкова, десятая квартира.
— Прекрасно, — потер ладони Тартищев, — а вы случайно имя и фамилию ее кавалера не назовете? А то ваш жених все запамятовал…
Наташа растерянно посмотрела на Желтовского, потом перевела взгляд на Тартищева.
— Н-но я не знаю! Любаша его все Жако, да Жако называла… Я еще смеялась, что ты его как пуделя какого кличешь? Она обижалась, а потом опять за свое: Жако то, Жако это…
— Он что ж, француз? — изумился Федор Михайлович.
— Да нет, — вместо невесты ответил Желтовский, — наверняка наш ванька, российский, но, похоже, с фанабериями. Одеколон она ему покупала непременно французский, зонт — английский…
— А он ее чем же одаривал? — не преминул полюбопытствовать Тартищев.
— А об этом российская история умалчивает, — развел руками Желтовский. — С фанабериями-то он с фанабериями, а пробавляться за счет женщины не стеснялся, как самый примитивный жиголо.
— Я еще помню, Любаша рассказывала, как они встретились в первый раз, — подала голос Наташа. — Она спешила куда-то вечером и почти бежала по тротуару. И налетела на Жако. У него в руках была коробка с шахматами. Коробка отлетела на мостовую, и шахматы рассыпались. Уже смеркалось, и они едва не ползали на коленях по мостовой, чтобы собрать фигурки. Любаша вспоминала: извозчики их объезжали, свистели и смеялись над ними. И сначала Они с Жако крепко поругались, а потом помирились. Вот так и познакомились.
И еще она говорила, что он, хотя и в возрасте, но сто очков форы любому молодому даст… Вот и все, что я знаю.
— Да уж! — пробурчал себе под нос Тартищев и посмотрел на девушку. — Вы до коляски дойти сможете?
— Я донесу ее на руках, — произнес торопливо Желтовский.
— Нет, нет, — смутилась Наташа, — я хорошо себя чувствую! Только чуть-чуть голова кружится. Вполне достаточно, если ты поддержишь меня под руку, — и улыбнулась жениху.
Пока молодые люди ворковали в спальне, собираясь для поездки в больницу, Тартищев окинул взглядом комнату и спросил Желтовского:
— В квартире ничего не пропало?
— Нет, все на своих местах! — Он подошел к комоду и подергал его за ручки. — Замки не взломаны!
А входную дверь он изнутри закрыл.
— Видно, не успел негодяй развернуться! — вздохнул Тартищев. — Вовремя мы с вами, Максим, появились! Думаю, когда вы стучали в дверь, он был еще в комнате. Помните, мы вошли, и прямо-таки пахнуло одеколоном «Дункан»? Уж не его ли Любаша дарила своему кавалеру?
— Да, да, — изумленно посмотрел на него Желтовский, — я тоже запах почувствовал, но все из головы вылетело, когда Наташу на полу увидел.
— То-то и оно, — заметил глубокомысленно Тартищев, — а ведь окно было открыто и захлопнулось от сквозняка, когда мы вошли в номер. Точно на пару минут всего отстали от мерзавца! Чуть было вместе не вошли в дверь. Представляете, Максим, какая везучая тварь нам попалась?
— Ничего не скажешь, везучая! — согласился Желтовский и поинтересовался:
— Вы позволите дать завтра отчет в газете о сегодняшнем происшествии?
Тартищев озадаченно посмотрел на него и крякнул.
Ну, чертов газетчик, и тут про свои дела не забывает!
Но вслух ничего не сказал и только, когда репортер с Наташей миновали порог, окликнул его:
— Постойте, Максим! Ваше дело, хотите пишите, хотите нет об этом происшествии, но не выходите за рамки разумного. Позавчера мне судебный следователь рассказал о Матвее Сазонове. О том, что, играючи, девять человек приговорил. Так вот, он на наше несчастье оказался грамотным, газетки любил почитывать. И орудие убийства как раз вы ему в своей статейке подсказали, потому что очень уж тщательно кистень Журайского живописали. Он мигом вспомнил, что у него подобная балда под кроватью валяется… Вот так-то, сударь мой!
— Кто ж знает наперед, как наше слово отзовется? — перефразировал поэта Желтовский и пожал плечами. — Так и листовку против мух можно за призыв к восстанию принять! Никто же, кроме вашего Сазонова, не взялся кистень сооружать и черепа крушить? А если я в следующий раз столь же подробно скалку опишу или прялку, а какой-нибудь кретин ею тещу прихлопнет, что ж, теперь и о скалках прикажете не писать?
— Пишите, Максим, пишите, — махнул Тартищев рукой, — разве в моих силах заткнуть этот фонтан? Но в угоду сенсации не поступайтесь здравым смыслом и собственной совестью. Это единственное, что я хочу вам посоветовать…
Глава 20
Федор Михайлович вышел в коридор и огляделся.
По левой стороне — двенадцать дверей, по правой — столько же. Обходить комнаты он не собирался. Проще будет собрать всех жильцов по очереди в одном из номе ров, а вернее всего, в швейцарской или в кабинете управляющего, если таковский чин вообще имеется в этой вонючей гостинице, где среди бела дня ничего не стоит укокошить человека, а никому и дела нет до этого.
Тартищев засунул руки в карманы шинели, покачался с пятки на носок. Из ближних номеров в коридор просачивались разнообразные шумы — обычные шумы густонаселенного и бедного общежития. Слева плакал ребенок, и кто-то грубым пропитым голосом шикал на него и просил заткнуться. Справа хриплый женский голос поначалу громко и визгливо спорил с кем-то, полностью заглушая своего оппонента, потом та же женщина принялась петь срамные частушки. Каждая сопровождалась пьяным хохотом и подобающими комментариями слушателей. Через дверь от Наташиного номера кто-то качал, судя по скрипу, детскую зыбку, и старческий голос напевал: «Баю, баюшки, баю, не ложися на краю…», чуть дальше монотонный, какой-то бесцветный голос по несколько раз повторял одни и те же слова по-латыни, то и дело прерываясь для язвительных замечаний, но уже по-русски. Кажется, там писали диктовку… Прямо напротив Наташиных дверей слышалось шипение утюга и стрекот швейной машинки.
«Ага, — подумал Тартищев, — портняжка! Он-то мне как раз и нужен!» — Федор Михайлович постучал в дверь.
Швейная машинка перестала стрекотать. В комнате отодвинули стул, зашаркали ноги, дверь приоткрылась.
В узкую щель выдвинулся поначалу нос, а потом и все лицо крепкотелой рябой бабы в темном полушалке. Она настороженно уставилась на Тартищева:
— Чего стучишь?
— Хозяина надо! Портного, что здесь проживает, — ответил Тартищев, пытаясь заглянуть в комнату поверх головы бабы, но ничего, кроме широкого стола, на котором валялись какие-то разноцветные лоскуты, не разглядел.
— Мужа, што ли? — поинтересовалась баба и, не дожидаясь ответа, повернула голову и крикнула в глубь комнаты:
— Кешка, до тебя пришли! — И опять с подозрением посмотрела на Тартищева:
— Заказывать что будете или перешивать?
— Нет, я по другой надобности. По поводу соседей хочу кое-что узнать.
Баба поджала губы.
— Про соседей ничего не знаем и знать не хотим.
Одне вокруг забулдыги да жулье. Так и гляди, чтоб ни; чего не сперли!
Из-за спины бабы вынырнул уже знакомый Тартищеву мужичонка. Он Федора Михайловича тоже узнал, окинул неприветливым взглядом и спросил:
— Ну, что там?
— Я из полиции. Тартищев. Слышал про такого?
