Магическое изречение - Наталья Николаевна Александрова
— Помоги мне, добрый человек!
Хасан огляделся, но никого не увидел. Снова прозвучал голос, умоляющий о помощи. Хасан пошёл на этот голос и вдруг увидел у себя под ногами, среди травы, яму наподобие колодца, закрытую железной решёткой. Именно из ямы доносился жалобный голос человека, который, наверное, услышал его шаги:
— Помоги мне, добрый человек!
Хасан наклонился над решёткой и разглядел скорчившегося человека в жалких лохмотьях, с косматой растрёпанной бородой. Человек этот запрокинул голову, глядя на Хасана из темноты полными страдания глазами.
— Пить! — прохрипел несчастный. — Дай мне хоть немного воды, добрый человек! Мне уже два дня не давали воду, и внутренности мои спеклись от жажды!
Хасан просунул между прутьями свою дорожную фляжку, в которой оставалось еще немного воды. К счастью, яма была не очень глубока.
Узник жадно, в несколько глотков осушил фляжку.
— Спасибо тебе, добрый человек! — сказал он, возвращая ее Хасану. — Аллах отблагодарит тебя за твою доброту!
— Кто ты? — спросил Хасан. — И за что тебя бросили в эту яму? Какое злодейство, какое преступление ты совершил? Чем ты заслужил такое суровое наказание?
— Меня зовут Мевлет, и я был писарем в замке паши. Я не совершил ничего дурного.
— Но тогда за что ты был так жестоко наказан?
— Я наказан не за дурной поступок, не за страшное преступление и не за грех перед лицом Аллаха.
— За что же тогда?
— За то, что видели мои глаза и слышали мои уши.
— Не понимаю, как такое может быть. Растолкуй мне свои слова.
— Слушай же, добрый человек! Я работал в мастерской паши вместе с одним искусным каллиграфом. То был замечательный мастер, он бывал во многих городах и странах, бывал в самом Стамбуле, и в Тебризе, Герате, Исфагане. Бывал он даже в землях латинян — в Дубровнике и Венеции. Во всех этих землях он изучал старинные рукописи и совершенствовался в своём умении. И достиг в этом мастерстве удивительных высот, его работы были не хуже тех, что сделаны великими мастерами прошлых лет… — Узник ненадолго замолчал, видимо, с непривычки ему трудно было долго говорить. — Однажды, разбирая старые книги, мастер обнаружил изорванный и измятый кусок пергамента, на котором что-то было написано. Мастер пожелал иметь этот текст. Он отыскал кусок приличного пергамента и прекрасные китайские чернила, взял хорошую кисть и переписал слова со старого пергамента. В то время мы были вдвоем в мастерской, и каллиграф, закончив свою работу, прочёл мне текст. И тогда, добрый человек, я сам не знаю, что со мной случилось. Мне хотелось плакать и смеяться, словно Аллах, милостивый и милосердный, открыл передо мной врата рая, и ангелы встретили меня на пороге, и ко мне вернулась моя юность… Я упал на колени перед каллиграфом и сказал ему, что готов на всё ради него, как будто он ангел небесный, или пророк, или посланец самого Аллаха, милостивого, милосердного. Каллиграф удивился моим словам и велел мне встать и раскрыть глаза, увидеть, что он такой же человек, как я, и что не годится преклонять перед ним колени, словно он божество или пророк. Но, должно быть, кто-то из слуг паши подслушал наш разговор и донёс господину. Паша решил, что каллиграф нашёл манускрипт с могущественным древним заклинанием, которое даёт власть над людьми. И в тот же день несчастного каллиграфа отвели в подвал башни и отрезали ему язык, чтобы он не смог больше произносить то заклинание. Вещи его обыскали и отыскали старый изорванный пергамент. Но каллиграф, по соизволению Аллаха, милостивого, милосердного, сумел спрятать свою копию, и люди паши не нашли новый пергамент. Наступила ночь, и я пробрался в подвал башни, подкупил охранника и помог каллиграфу бежать, ибо в ушах у меня всё еще звучал его голос, произносивший слова из того удивительного манускрипта. Каллиграф бежал, и с тех пор я ничего о нем не знаю, меня же схватили стражники и бросили в эту яму, где я томлюсь, изнемогая от голода и жажды. Теперь ты знаешь мою историю, добрый человек, и сам можешь решить, совершил ли я что-то дурное перед лицом Аллаха, милостивого, милосердного…
— Не мне решать, что есть добро и что есть зло. Весы, которые определяют наши поступки, в руках Аллаха.
— Это так, добрый человек. Но только одно еще я хочу узнать, одно только не даёт мне покоя — жив ли тот каллиграф, которому я помог бежать из подвала башни? Ибо до сих пор в ушах моих звучит его голос, когда он читал мне магические слова…
Хасан не успел ответить, потому что появился давешний его провожатый.
— Что ты делаешь здесь, дéрвиш? — спросил он гневно.
— Я сбился с пути и заплутал вместо того, чтобы выйти за ворота.
— Сюда не следует ходить, если ты не хочешь вызвать гнев паши. Паша был милостив к тебе и щедро наградил тебя за работу, не отвечай же ему злом за добро. Пойдём, я доведу тебя до ворот, ты вернёшься в свою текию…
Ника пришла в себя от резкой боли в запястьях и лодыжках — и почти сразу поняла, что эта боль вызвана глубоко впившимися в кожу верёвками.
Ника открыла глаза.
У нее было чувство дежавю, словно время сделало мёртвую петлю и вернулось вспять, к тому времени, когда фальшивая свекровь оглушила ее и привязала к креслу. Она ничуть не удивилась бы, если бы увидела склонившуюся над ней «свекровь» со стаканом какой-нибудь очередной гадости — и действительно увидела ее. Только на этот раз женщина сидела в офисном кресле со связанными сзади руками. При виде пленной «родственницы» Ника почувствовала короткий всплеск злорадства. Впрочем, очень короткий, потому как заметила, что чуть в стороне привязан к креслу ее Сергей.
Да, им с Сергеем не повезло! Они оказались в очередной ловушке, теперь в руках Шатуна. Попали из огня да в полымя… Переиграл ее бандит. Ой как плохо всё… За спиной у нее негромко хлопнула дверь, раздались приближающиеся шаги. Появился Шатун в сопровождении своих подручных. Он нёс банковский чемоданчик.
— Ну-ка, скажи, какой здесь код? — спросил он Нику.
Она замешкалась, и он сурово свёл брови.
— Отвечай! Я, конечно, могу его сам взломать, но не хочу рисковать — в таких чемоданах бывают всякие ловушки, капсулы с краской и тому подобное. Так что говори или
