Эпидемия D - Джереми Бейтс
В свои права вступил полдень, и я взял полупустую бутылку виски, открутил крышку и глотнул прямо из горлышка. Жидкость слегка обожгла горло, и я насыпал лед в стакан, добавил виски и вернулся с напитком к окну.
Подняв нижнюю панель окна, я сунул в рот сигарету и закурил.
Иногда мои воспоминания о ночи на Райдерс-Филд были абсолютно четкими, будто дело было вчера. А иногда – неясными и приглушенными, вроде и реальными… но им не хватало жизненности и достоверности.
В такие минуты неопределенности я впадал в сомнения и задавал себе вопрос: а так ли реальны эти воспоминания?
Все-таки тридцать один год – это чертовски много, а воспоминания – это не застывшие во времени фотографии. Они деформируются. Всякий раз, вызывая их, мы что-то в них меняем, часто сами того не замечая. Но тем не менее постоянно играем сами с собой в испорченный телефон, здесь что-то добавляя от себя, там что-то опуская, и рисуем таким образом новую картинку, заметно отличную от оригинала.
Это особенно верно, когда речь идет о дурных или травматичных воспоминаниях, и подсознательная манипуляция не всегда меняет картинку к лучшему. Если в молодости нас что-то испугало, воспоминание об этом событии раз от раза становится более пугающим, а страх превосходит ощущения, какие мы испытали при самом событии. В двухлетнем возрасте паук укусил тебя в палец – и во взрослые годы воспоминание об этом может вырасти в полновесную боязнь пауков. Толпа необузданных и безалаберных цыган, стоявших табором возле леса, для мальчишки с бурным воображением может обернуться чем-то куда более зловещим и сверхъестественным… например, сворой кровожадных оборотней.
Может быть, именно это и произошло со мной? И со временем воспоминания о той ночи превратились во что-то куда более чудовищное? И теперь я вспоминаю не то, что действительно произошло, а исковерканную версию событий?
Другими словами, оборотни, мать их ети, – это плод моего воображения?
Не думаю. Когда воспоминания были свежими, в голове была полная ясность. Я и сейчас слышу в голове вой, каждую отдельную нотку. Перед мысленным взором встает случившееся у меня на глазах превращение шерифа – движение вен и артерий, преобразование плоти. В оборотнях, безусловно, больше от людей, чем от волков, но все-таки это волки.
Я медленно раздавил сигарету о кирпичный карниз, оставив на нем очередное серое пятно пепла. Подержал окно открытым, наслаждаясь обдувающим кожу прохладным ветерком.
Оборотни.
Что об этом подумают мои читатели?
Что хотят, черт их дери, то пусть и думают. Хотят думать, что я слетел с катушек, – их дело. Я должен завершить этот рассказ. Слишком долго держал это в себе. Мне надо выплеснуть все наружу, снять груз с души, а значит, я должен писать то, что помню, независимо от того, насколько точны мои воспоминания.
Прежде чем вернуться к компьютеру, я опорожнил стакан.
Потому что самые жуткие воспоминания оставались еще впереди.
Глава 38. Шериф
– Что это было? – спросила Салли.
– Ш-ш-ш! – прошипел Хомяк. – Оно тебя услышит.
– Кажется, оно ушло.
– Все равно, еще может услышать. Это оборотень, чувак! Может слышать нас за милю!
– Тогда хватит орать, – заметил я. – Откуда ты знаешь, что это оборотень?
– Вой слышал?
– Ну, слышал. Мало ли кто воет. Может, собака.
– Собаки так не воют.
– Может, сова.
– Сова? Совы ухают. Ху-ху-ху.
– Тише!
Разговор получался идиотский, я сам не знал, плакать или смеяться.
– Оборотень это, – стоял на своем Хомяк. – Кто еще? Потому что мы слышали вой, а волки в Массачусетсе не водятся.
– Может, забрел сюда из Канады.
– И прямо к нам в Чатем, ага.
– Может, койот, – предположила Салли. – Они тоже воют, разве нет?
– Почему вы, братцы, такие дебилы? – спросил Хомяк. – Это был оборотень. Точно знаю.
– Оборотней нет в природе, – возразил я.
– На спор не хочешь? Один такой только что плясал на крыше нашего фургона. А если это был не оборотень, тогда кто? Ни волк, ни койот на такую высоту не запрыгнут.
Возразить против этого было трудно, и я сказал:
– Может, и шериф превращается в оборотня?
Мы посмотрели на другую клетку. Шериф, как и раньше, лежал в углу. И опять негромко постанывал. Помощник не сдвинулся с места ни на йоту, так и сидел, упершись спиной в низкий деревянный борт фургона.
– Чтобы стать оборотнем, надо, чтобы оборотень тебя укусил, – заявил Хомяк.
– А если его укусили еще до того, как мы сюда попали?
– Может, есть другой способ превратиться в оборотня… – с сомнением в голосе произнесла Салли.
Мы с Хомяком ждали, какую версию она хочет предложить.
– Через секс, – сказала она.
Я моргнул.
– Думаешь, цыганка – тоже оборотень?
– Если один из этих цыган оборотень, значит, все остальные тоже. Это же табор! Не могут они жить с оборотнем, а сами оставаться нормальными людьми.
– А у шерифа был с ней секс, – сказал Хомяк. – Своими глазами видели.
– Может, он знает? – я кивнул в сторону помощника. – Он мог видеть, что там было, на крыше нашего фургона.
– Спроси его? – предложил Хомяк.
– Сам спроси.
Салли откашлялась.
– Мистер помощник?
Тот даже не повернул головы.
– Мистер помощник! – обратилась она к мужчине снова.
– Почему он не отвечает?
– Потому что он – не «мистер помощник», – сказал Хомяк. – Обратись к нему «помощник шерифа».
– А не заткнулись бы вы, ребята, – прошипел помощник шерифа из тени, где сидел на корточках. – Хотите, чтобы оно вернулось?
В его голосе звучал первобытный страх, и мои собственные страхи только усилились. Не сразу, совладав с собой, я спросил:
– Вы его видели, сэр?
Он не ответил.
– Извините, мистер, – залепетал Хомяк. – Мы просто хотим…
Шериф закричал, заставив нас подпрыгнуть. Этот крик отличался от прежних, он завопил громче, истошнее, безумнее. Так кричат в недрах сумасшедшего дома, где обитают пациенты, о которых люди хотели бы забыть навсегда.
Шериф рванул на груди коричневую рубаху, и выдранные с корнем пуговицы разлетелись по всему фургону. Его блестящая от пота кожа припухла и стала фиолетово-красной, словно один большой синяк. Один за другим он скинул ковбойские сапоги, потом стянул носки и принялся яростно чесать ноги, так что выступила кровь. Скрестив руки на животе, он стонал, качался и всхлипывал, и эта печальная какофония крепла и била по нашим ушах тем сильнее, чем быстрее он качался.
Вдруг он откинул голову и издал какой-то далекий, будто пришедший из ада вопль – только это не был вопль. Это был вой, необузданный и неслыханный, какой не может исходить от человека… ужасный звук, полный
