Утешение изгоев - Евгения Михайлова
— И он заорал о том, что я сволочь и безумная тварь? — задохнулась от потрясения Никитина.
— Не совсем так. Точнее, совсем не так. Геннадий сначала рассердился на нас обоих. Но быстро успокоился и сказал следующее. Поскольку это очень важно, передаю с точностью до каждого слова: «Ну, что ж. Это к лучшему. А то я живу, как маньяк-убийца, который боится на свет выйти, потому что кто-то унюхает запах крови убитых жертв. Я стал диким и затравленным. Я все время чего-то боюсь. Только с ребенком и расслабляюсь. Но еще больше боюсь, что за нами приедут прямо сюда и нас с Катькой начнут отрывать друг от друга, а я ничего не смогу сделать. Вот вы врач, специалист. Вы посмотрели на мое преступление. И что скажете?»
— И что вы сказали Гене? — спросила Никитина.
— Евдокия, Геннадий здесь. Курит во дворе. Сейчас Тася его позовет, и мы будем говорить втроем. Вы не против?
— Мой муж согласился со мной разговаривать? Какая честь. — Никитина хотела сказать это насмешливо и высокомерно, но голос задрожал. — Я не против.
Геннадий Никитин вошел, посмотрел с порога только на Семена с отчаянием человека, которого ждут пытки, затем кивнул, не глядя, в сторону жены и направился к стулу у окна, подальше от нее.
— Поговорим? — произнес Семен. — Сразу отвечу на вопросы вас обоих: что я увидел. Я увидел несчастье трех близких людей. Евдокия, моя пациентка — вы, потому с вас и начну. Вы превратили в горе то, что могло быть редким счастьем. Вы превратили одну больную идею в тяжелую фобию. Ваш муж обожает вашего ребенка, он очень жалеет девочку, страшно за нее переживает, потому что постоянно ждет вашего недовольства, подозрительности, обвинений. Ждет и получает то, чего ждет. Но вновь и вновь пытается загладить своей нежностью и любовью те страдания, которые Катя испытывает дома рядом с вами. Он понимает, что никогда не выиграет дело о полной опеке, хотя бы потому, что это ваша вотчина. И он жертвует своей человеческой и мужской свободой, чтобы не оставить Катю наедине с вами. Геннадий допускает, что в случае развода вы не дадите ему видеться с дочерью. И он, пожалуй, прав. Это ужасное положение для всех троих. Геннадий, вы что-то добавите?
— Дуся, мы ненавидим друг друга. Ты терпеть не можешь и родную дочь, только враг может такое придумать о своем ребенке. Отпусти нас. На коленях готов умолять. Ну не знал я, что таким чудовищем может обернуться женщина, которая вроде меня любила. Но… лучше не открывай рот. Я давно думаю, что для тебя главное удовольствие в жизни как раз мучить тех, кто от тебя зависит. Ребенок вздрагивает, когда ты к нему прикасаешься. Семен Михайлович, мы с вами погорячились, когда решились на эту попытку. Вы посмотрите на нее: она же каменная и ждет только момента, когда сможет ужалить меня побольнее. А я не вижу выхода. Я никогда не смогу найти нормальную женщину, завести с ней других детей, потому что судьба преданной, брошенной мной Катюши доведет меня до чего угодно: безумия, смерти… И она останется на свете одна, в полном распоряжении этого монстра.
— Евдокия, — спросил Семен, — вам муж говорил когда-то то, что мы сейчас услышали?
— Нет. Он со мной не общается. Обходит в квартире, как грязную лужу. Мы не спали уже несколько лет. Живем как соседи по коммуналке, в разных комнатах.
— Вы в этом только его обвиняете? Вот я вам как специалист говорю: ваши подозрения — по факту клевета. Ничего противоестественного в отношении родного отца к ребенку нет. Геннадий — совершенно нормальный в психиатрическом плане человек, вырос в любящей семье, где родители до сих пор обожают его и его взрослую сестру. Инцест — это тяжелый слом многих систем организма, генетические проблемы, последствия душевных травм. Этого всего нет. Я разбирался. За что вы так казните двух близких людей? Только, ради бога, давайте без ваших нечестных ходов, скрытности, демагогии…
— Хорошо, — произнесла Евдокия. — Кажется, дальше некуда. Я уже у вас палачом стала. На самом деле я не подозревала Гену в инцесте. Потому что у него нет родной дочери. Катя — не его. Могу сказать, кто ее биологический отец, если интересно. Я просто перепихнулась с ним пару раз, но уже была до смерти влюблена в Гену. Да, мой дорогой, я была на шестой неделе, когда мы поженились якобы по моему залету от тебя. А потом Катька вроде бы родилась немного недоношенной. Я до смерти боялась — сначала, что ты узнаешь, потом — что почувствуешь к ней что-то не то, потому что она неродная. Она стала такой хорошенькой.
— Семен, — бледный Геннадий с горящими глазами подбежал к столу врача, — сделай что-нибудь. Она же врет! Она придумала нам новое мучение.
— Успокойся, Геннадий, — спокойно произнес Семен. — Это очень легко проверяется. Не думаю, что она врет. Тест на отцовство…
— Можете не трудиться, — произнесла Евдокия. — Он давно уже сделан. Я храню его на тот случай, когда Гена разведется со мной и начнет отбирать Катю. Там черным по белому написано, что он — не отец Кати.
— Не отец? Я не отец? А кто ей отец? Козел после случайного перепихона? Я нес ее из роддома. Она первое слово сказала «папа». Я этому ребенку отдал душу, сердце, всю свою любовь. Больше ни на кого не осталось. Сказать почему? Потому что у девочки никогда не было настоящей матери. А для меня она все. И это навсегда. Ты не отберешь ее у меня… Прошу прощения, Семен Михайлович, я больше не могу оставаться с этой… в одном помещении. Я ухожу.
— Конечно, Геннадий, — сказал Семен. — Твое право. И я тебя понимаю. Тяжело сегодня будет маленькой девочке Кате. Ты ведь не домой уходишь?
— Как же, — выдохнул Гена, — Дуська этого не дождется. Я иду к дочери.
Семен стоял у окна и смотрел, как статный, красивый мужчина решительно шагал по двору к стоянке. Его догнала Никитина. И Геннадий, не глядя на нее, открыл ей заднюю дверцу машины.
— Я в шоке, — произнесла рядом
