Смерть в прямом эфире - Кирстен Уайт
– Иисусе, – шепчет Маркус, качая головой.
– Сочувствую, – произносит Айзек. – Жаль, что… – но он не завершает фразу.
Хави кивает.
– В общем, уроки на передаче нам преподносили гораздо мягче. Жаль, что я их не усвоил.
– Моя мать знала меня лучше меня самого, но не понимала, как воспитывать, – говорит Маркус, глядя на пламя. – Уже один цвет кожи доставлял проблемы. Поэтому проще оказалось загнать в рамки. Сделать скучной и несчастной версией себя самого. На передаче мне разрешали воплощать столько ролей, что теперь стыдно за свой нынешний выбор, – он с отвращением указывает на себя. – Это было нечестно по отношению ко всем. К моей бывшей жене, к моему ребенку. Как я мог поддерживать их, если с трудом терпел себя сам? И теперь перестал притворяться, вот только не уверен, что нынешняя версия нравится мне больше. Постоянно вспоминается, с какой легкостью мне удавалось играть разные роли на передаче, какая радость охватывала при сотворении нового. Какой реальной ощущалась власть созидания. Настоящее волшебство. Боюсь, сейчас уже ничего из этого не вернуть. И я ужасно переживаю, что мой сын сочтет меня эгоистом.
– Разве не забавно? – взгляд Айзека прикован к потрескивающим языкам пламени. – У нас есть дети, и наша заветная мечта – чтобы они не стали похожими на нас, но… они уже наши. Я иногда размышляю, не отравил ли будущее Шарлотты, передав ей свои гены? И какой вред причинил только потому, что являюсь ее отцом.
– Ты несправедлив к себе, – Вэл берет его за руку. – Ради дочери ты стараешься сломать шаблон поведения своих родителей, хотя это очень трудно.
Айзек кивает, но его глаз не видно: в стеклах очков отражается огонь.
– Я сделаю ради нее всё. Несмотря ни на что.
– Мы защитим своих детей так, как не сумели защитить нас наши родители, – заключает Хави.
Вэл чешет ладонь, медленно, ритмично – просто не может остановиться, хотя зуд из-за этого вспыхивает с новой силой. Свет костра делает ночь вокруг абсолютно черной, бесконечной, неразличимой. Поэтому создается впечатление, что круг друзей, совсем недавно еще казавшихся незнакомцами, отрезан от остального мира и заключен в собственную реальность.
– Мой отец считал, что защищает меня, – произносит Вэл. – Но сегодня я выяснила, что никто нас не искал. Мы не скрывались, а просто прятались. Во всяком случае, он прятался. Может, из-за внутренних демонов, а может, после случившегося с Китти боялся потерять и меня. – Это бы объяснило, почему папа едва смотрел на нее: она напоминала ему о младшей дочери, которую он не сумел спасти. Хотя это не оправдывало молчания. Почему он просто не рассказал обо всём? Не сообщил, что они утратили? – Но моя жизнь стала ограниченной. Я не покидала ферму, никогда не путешествовала. Даже не пыталась заняться чем-то другим. Не могла задавать вопросы или хотя бы мечтать. Несколько лет назад мне захотелось сбежать, но отец заболел, и планы пришлось изменить. Пришлось отгородиться от всего, держать двери закрытыми и стремиться только к тому, что было прямо перед глазами, чтобы не оступиться и не упасть в бесконечную…
Вэл осекается, осознав, что уже пересекла черту, перевалилась за грань отчаяния и летит навстречу неизвестности. И когда достигнет дна – что тогда будет?
Айзек берет левую руку девушки. Она закрывает глаза и испускает тихий облегченный вздох, потому что теперь не может чесать ладонь. Дженни придвигается ближе с другого бока и прижимается.
Хави поднимает стакан.
– Выпьем за то, чтобы когда-нибудь оправиться от дерьмового воспитания наших родителей и никогда не узнать, насколько сами мы дерьмово воспитали собственных детей, – и делает большой глоток.
Дженни смеется, но не так свободно, как раньше, а тихо, чуть ли не всхлипывая.
– Поздно. Я уже точно знаю, как именно напортачила с дочерями: превратила их в копии себя. И теперь смотрю на них, одновременно и обожая до безумия, и желая придушить этих мелких засранок. А они плюют на мои чувства, потому что не считают меня личностью.
Маркус кладет руку себе на плечо, прижимается щекой к тыльной стороне ладони.
– Никто не рассказывает, как трудно быть родителями. И как страшно. Моя бывшая жена проводит с нашим сыном половину времени, и каждую секунду в разлуке с ним я беспокоюсь, потому что не смогу помочь, если он расстроится, испугается или поранится. Когда же мы вместе… – он делает паузу, чтобы отпить из бокала, прежде чем продолжить: – Когда мы вместе, я всё равно боюсь чего-то и иногда считаю часы до нового расставания, потому что тогда хотя бы знаю, чего именно опасаюсь. Наверное, мне страшно, что я подведу сына. Что он заслуживает лучшего отца.
Айзек кивает.
– А ты когда-нибудь боялся, что неправильно защищаешь ребенка? Вроде как не делаешь чего-то очевидного, чего-то простого, и это может повлечь опасность?
– Тот факт, что мы сейчас здесь, посреди пустыни, – Дженни жестом обводит темноту ночи вокруг, – и пытаемся воскресить собственное детство вместо того, чтобы заботиться о них, вероятно, говорит сам за себя. Я плохая мать.
– Вот и нет! – Хави встает, чтобы подчеркнуть свои слова. – Тебе просто никто не помогает. И я имею в виду не гребаного бесполезного Стюарта, а реальную поддержку, какая была у нас раньше: магия, ощущение безопасности, дружба. Если нельзя вернуться в прошлое, то можно хотя бы обеспечить нечто подобное нашим детям. Подарить им то, что делало нас счастливыми.
Вэл чувствует себя лишней в разговоре. Не из-за того, что не имеет детей, а из-за того, что не разделяет ностальгические порывы. Не только потому, что не помнит, каково было участвовать в съемках, но и потому, что не согласна с аргументами Айзека о причинах, почему она всё забыла. Дети не отгораживаются от прошлого, которое оказалось слишком счастливым.
Точно читая мысли Вэл – либо выражение ее лица, – Маркус тыкает в нее пальцем.
– Даже не пытайся спорить. Ты тоже была тогда счастлива, пусть и забыла об этом. Но мы-то помним. Мы все были счастливы.
Вэл на мгновение приподнимает уголки губ, дублируя пожимания плечами.
– Может, и так. Не исключаю, что просто переношу свое нынешнее состояние на прошлую версию себя. Раз я несчастна сейчас, то не могла быть счастлива и тогда.
– Именно! – указывает на нее Дженни. – Есть такой прием: заменить прежний опыт чем-то новым. Конечно, иногда мы и расстраивались, как любые дети, но что с того? Главное – отвлечься и стараться не думать о грустном. – Это кажется неправильным, но она не замечает сомнения на лице Вэл, торопясь
