Смерть в прямом эфире - Кирстен Уайт
Глядя в костер, Дженни возобновляет разговор, словно и не прерывалась:
– Стюарту была поручена единственная работа – проследить, что моя мать сегодня находится под присмотром. Но, конечно, он не справился. Поручил Эмили сидеть с бабушкой! Одиннадцатилетней девочке! Оставил ее за главную! Так что муж не просто испортил всё торжество, но и нанес травму нашей дочери.
Она бросает взгляд на Вэл, и под бурлящим гневом мелькает умоляющее выражение. Дженни расстроена не из-за произошедшего, а просто расстроена, и это ее способ извиниться. Сэндвич тоже служит примиряющим жестом.
Вэл умирает с голоду после пропущенного ужина и смягчается от этого заботливого поступка. В конце концов, Дженни не виновата в том, какой уродилась ее мать. И, несмотря на принадлежность к сообществу жителей Благодати, всё же вступилась за бывшую подругу, а не осталась в стороне, как прочие, наблюдая издалека. Первой защитила от опасности, первой оттащила обезумевшую мать. Поэтому Вэл подтолкнула соседку плечом.
– Всё в порядке.
– Вовсе нет, – по-прежнему гневно отзывается Дженни. – Стюарт знал, насколько для меня важен сегодняшний вечер, и понимал, что мать его обязательно испортит, однако никак не помешал ей. Будто… будто муж вообще не считает меня личностью. Как и остальные. Я просто мать для дочерей. И даже для своей матери. Другой роли мне не светит, – она вздыхает и наклоняется чуть ближе к Вэл. – Знаю, я слишком сильно давила на вас со всей этой встречей, но только потому, что она важна для меня. Когда мы держались вместе, когда составляли круг друзей на передаче под его руководством, – только тогда я могла побыть просто ребенком.
– Сочувствую, – Вэл обнимает Дженни и, когда та прижимается к подруге и кладет ей голову на плечо, откусывает от сэндвича. – О боже! Вот это вкуснятина!
– Я сама мариную лук. Погодите-ка. А что это мы жжем? Неужели это мебель из дома? – голос Дженни звучит слегка встревоженно.
– В свою защиту скажу, что тумбочки были ужасно уродливыми, – отзывается Хави. – Они так и напрашивались, чтобы их сожгли.
– Ну конечно. Наплевать, – Дженни удивляет всех своим смехом. – Сбегайте тогда и за стульями.
– Для растопки? – недоуменно уточняет Маркус.
– Нет, чтобы сидеть. Мы же не можем стоять всю ночь. И перекусить что-нибудь захватите.
– У меня есть выпивка, – говорит Хави. – Если Айзек ничего не имеет против.
Тот кивает.
– Я в порядке. Пойду помогу принести стулья.
И парни идут внутрь. Однако притаскивают кое-что получше: диван с первого этажа. Они, пыхтя и кряхтя, перемещают махину к костру и плюхают на землю.
Дженни забирается туда с ногами.
– Будет что еще сжечь, если напьемся как следует.
В течение получаса огонь ревет, музыка орет из динамиков магнитолы в машине, и Вэл наслаждается обществом друзей, сидя на диване между Дженни и Айзеком. Напротив устроились Хави с Маркусом, чья кушетка немного пострадала после падения с балкона второго этажа.
– И из-за того, что главный судья Харрелл стремается срать там, где кто-то услышит, его целых два часа никто не мог найти. Все предпочитали туалеты поближе, – уважаемый адвокат Чейз завершает свой рассказ жестикулируя, но умудряясь не разлить при этом ни капли.
– Потрясающе, – с улыбкой комментирует Маркус, после чего качает головой. – Хотя с трудом верится, что судья, так бурно ратовавший за ограничение неприкосновенности частной жизни, отказывается пользоваться туалетом там, где его могут услышать.
– Точно! – смеется Хави. – Когда мой дедуля всё узнал, то сразу понял, кто стоит за проделкой, но доказать ничего не сумел, поэтому оставил свой ремень при себе.
Вэл с Маркусом обеспокоенно переглядываются поверх языков пламени.
– Разве тебя бьют? До сих пор? – спрашивает она.
– Дедуля наверняка бы попытался. Честно говоря, я согласен с Дженни. Участие в передаче – единственное светлое пятно в моей жизни. Может, если бы мы не покинули съемки раньше времени, то я бы усвоил урок, который старался мне преподать чувак в плаще. Тогда существовать в этом мире стало бы куда проще.
– Какой именно урок? – уточняет Вэл.
– Ну, знаешь, – Хави вскидывает голову, словно кто-то поднял ее за подбородок. – Быть послушным. Делать что велено. Прекратить подкладывать всем дерьмо.
– И не ругаться, – добавляет Дженни с упреком, но не вкладывая в него душу, будто просто по привычке.
Она, наконец, расслабляется. Не исключено, что благодаря костру и абсурдности уничтожения мебели ради забавы на один вечер. Но вероятнее всего – из-за алкоголя. Глория обычно говорила, что выпивка позволяет людям становиться самими собой. Вэл ожидала, что Дженни начнет всё критиковать и сыпать едкими замечаниями, но та кажется намного более мягкой.
– Да, тот урок я тоже просрал, – Хави поднимает свой бокал, салютуя собеседнице, и она закатывает глаза. – Короче, на передаче вбивали правила куда как нежнее, чем в лагере.
– В лагере? – переспрашивает Маркус.
– Слышали про лагеря для трудных подростков? – Хави указывает на костер. – Куда их посылают исправляться с помощью тяжелого труда в условиях дикой природы?
– Типа программы по перевоспитанию? – Маркус мрачнеет.
– Цель определенно была такова. Дедуля ненавидел всех моих пассий с одинаковой силой. Но тот лагерь притворялся благой трудотерапией. Прикрывался психологией. Целую франшизу открыли. Они похищают жертв посреди ночи, вытаскивают из дома, не обращая внимания на вопли и сопротивление, пока родители стоят и смотрят с бокалом вина в руке, чтобы показать свое полное согласие с процессом. А потом ребенка увозят в другой штат, в лес, где никто не найдет и не защитит, и даже не обнимет, после чего доходчиво объясняют, что причинят боль, если потребуется, – ради твоего же блага. Пока, наконец, не добиваются полного послушания. А в случае неповиновения отнимают обувь, рубашку, брюки и вышвыривают тощего пятнадцатилетнего подростка на холод в лес без спального мешка, палатки, одежды и еды – даже без возможности развести костер, ведь эту привилегию еще нужно заслужить. И тогда жертва ломается. Сдается. Признает, что люди, обязанные любить без всяких условий, готовы на всё, чтобы держать сына в узде. И позволят посторонним измываться над ним как захочется, если потом их жизни станут более комфортными. Этот урок не забыть никогда, потому что разве можно забыть, как стоял в одних трусах на холоде, умоляя об одежде, пока родные спокойно спали в сотнях миль оттуда? Такое вспоминается и когда возвращаешься домой, и когда отправляешься в колледж, и когда поступаешь в юридический университет. И когда женишься на выбранной семьей девушке, и когда трудишься на выбранной семьей работе, и когда позируешь для выбранной семьей фотосессии. Этот урок врезается в память навечно:
