Я оставляю тебя в живых - Флориан Дениссон
Над картинкой черной краской было пропечатано X и три I. Тринадцать.
5
Дарио развернулся и широко раскинул руки, будто собираясь сделать важное сообщение.
– Не обижайся, – сказал он Максиму. – У каждого из нас есть прозвище. – Он ткнул пальцем в сторону Колера. – Вот он – Сурикат, его кунья мордочка вечно с любопытством пялится вдаль. А этот – Бокюз[2], – прибавил он, подойдя к Муссе и крепко хлопнув его по плечу. – Ты быстро поймешь, почему его так прозвали, когда увидишь, как он заявится с грудой пищевых контейнеров для всей команды.
Долговязый жандарм слегка склонился над Максимом:
– По правде говоря, называть Бокюзом следовало бы мою мамашу. Она отлично готовит. Однажды, когда я впервые притащил из материнского дома остатки обильной семейной трапезы, все решили, что я и есть этот великий повар. Как нетрудно понять, я имею в виду трапезу из тех, про которые все знают, когда она начнется, но никто – когда закончится!
Однако Максиму-то как раз было невдомек. От истории, беспощадную банальность которой доказывали понимающие улыбки троих жандармов, он ощутил легкий укол в сердце. Сколько он себя помнил, ему никогда не случалось присутствовать на семейном ужине любой продолжительности.
– Когда парни попробовали стряпню моей мамаши, – продолжал Мусса, – они сразу дали мне эту кликуху, приписав мне чужие заслуги. А я не возражал.
– Это тянулось почти год, пока в один прекрасный понедельник мы не обнаружили подвох, – перебил его Дарио. – В тот день он пригласил нас к себе, и, отведав его жратву, мы сразу поняли, кому обязаны теми кулинарными шедеврами. Ловко же этот негодяй обвел нас вокруг пальца!
– Насколько мне известно, я вас не отравил! – слегка задетый, возразил Мусса.
– Да. Но по сравнению со стряпней твоей матушки это, можно сказать, было оружие третьей категории![3]
И коллеги во все горло расхохотались.
Установилась настолько непринужденная атмосфера, что узел в желудке Максима немного развязался, и он даже рискнул улыбнуться.
– Уж не знаю, как там было у вас в Анси, – отсмеявшись, продолжал Дарио, – но здесь перед нами ежедневно проходят самые мерзкие отбросы рода человеческого. Так что пусть тебя не шокирует, что мы, как можем, стараемся скрасить свои будни. И не покупайся на развеселые приколы сослуживцев – очень скоро ты поймешь, что наша бригада состоит из самых что ни на есть лучших следаков. У Лорела и Харди[4], которых ты здесь видишь, почти неприличный процент раскрытия.
Бенжамен Сурикат и Мусс Бокюз принялись раскланиваться, как в финале спектакля. С одной стороны, Максим был польщен тем, что его включили в столь престижную команду, с другой – опасался, что впоследствии начнет тяготиться подобным весельем. Впрочем, его частенько упрекали в том, что он принимает свою работу слишком близко к сердцу и чересчур серьезно относится к самому себе. Но как может быть иначе, если олицетворяешь закон и порядок, а жертвы преступников ждут твоих ответов?
– А у тебя какое? – бросил Максим.
Вопрос прозвучал гораздо серьезнее, чем ему хотелось, и веселье тотчас угасло.
– Прозвище? – неуверенно спросил Дарио. – Кид.
Максим отметил, что лицо лейтенанта приобрело отчужденное выражение.
– Кид? – повторил Максим, тотчас вспомнив черно-белые кадры фильма Чарли Чаплина[5].
– Кид. Просто Кид, – отрезал жандарм.
Дарио, нахмурившись, рухнул в кресло. Мусса и Бенжамен этим воспользовались: сославшись на необходимость закончить рапорт, они удрали, не прощаясь.
Кабинет окутала тишина, и Максим тоже уселся на свое рабочее место. Куда он попал? На этаже практически никого, кроме парочки следаков с замашками клоунов и этого вспыльчивого пятидесятилетнего мужика, который зачем-то его сфотографировал. Вопреки весьма зрелому возрасту, он изображает подростка в летнем лагере, награждая коллег кличками.
Максим попытался разбить ледяную глыбу, которая уже начала расти между их с Дарио столами.
– Не покажешь мне контору? – сказал он. – А где старший лейтенант Левассер? По идее, это он должен был меня встретить.
Дарио поднял голову, словно выходя из глубокого оцепенения. Складки у него на лбу исчезли, черты лица разгладились.
– Приношу свои извинения, – произнес он, поднялся и покачал головой. – Прости, должно быть, я тебе показался немного странным, но я правда совершенно забыл объяснить. – Дарио сделал несколько шагов и оперся бедром о край стола Максима. – У нас тут сегодня пустыня Гоби, но это нормально. Почти весь состав занят воссозданием обстоятельств преступления в Шевалине[6]. Кстати, это ведь твои края?
Максим молча кивнул.
– Короче, – продолжал Дарио, – следственный эксперимент должен был состояться завтра, но журналисты прознали, и, чтобы избавиться от этих пиявок, судебный следователь, который ведет дело, всех удивил, перенеся процедуру на день раньше. Левассер работает на месте. Вчера вечером он попросил меня связаться с тобой и сообщить, что сегодня ты можешь прийти после обеда, но у меня совершенно вылетело из головы. Испортил тебе утро. Извини.
У Максима аж глаза на лоб полезли. Он открывал все новые грани характера напарника и был почти заворожен его бесцеремонностью и разгильдяйством. Впрочем, веселый огонек в его глазах явно противоречил недовольному выражению, намертво приклеившемуся к физиономии, и делал этого человека удивительно симпатичным.
– Не бери в голову, – сказал Дарио, словно читал мысли Максима. – Давай-ка сварганим кофейку, я покажу, где у нас комната отдыха – кухня, как ее называют, – а заодно проведу экскурсию по нашим владениям.
Максим последовал за напарником по длинному коридору, где каждый их шаг сопровождался чавканьем подошв.
– Как будто идешь по луже, да? Невыносимо, конечно, но ты не беспокойся, это только сегодня: просто по понедельникам тут моют пол.
Хриплым, низким голосом Дарио описывал личный состав отдела расследований, уточняя, кто в каком кабинете сидит. Максим мгновенно отметил, что в отделе нет ни одной женщины, и это его огорчило. В следственной бригаде Анси, где он служил прежде, была задорная Эмма, но также и Ассия, что, по его мнению, обеспечивало определенный порядок. Максим полагал, что нельзя развиваться, не учитывая точки зрения другой половины человечества. А в профессии, где в конечном счете все упирается в человека, было бы безумием полагать, что удастся добиться результата, не привлекая женщин.
В конце коридора, сразу за автоматическими входными дверями, лейтенант свернул направо, в помещение такого же размера, как их кабинет. Вдоль дальней стены располагалась кухонная панель, оснащенная двумя раковинами промышленного вида, газовой плитой с четырьмя горелками, микроволновкой, тостером, большой кофемашиной, электрическим чайником и металлической сушилкой с разнокалиберными чашками и кружками. Дверцы всех шкафчиков были покрыты черным лаком, что придавало
