Когда заплачет розовый фламинго - Ольга Геннадьевна Володарская
Как же права была мама, говоря о старой нержавеющей любви!
Марк свою запрятал так далеко, что даже самому казалось: похоронил. Если чувства можно сравнить с вещью, то он ее не в чулан засунул, как детские лыжи или изношенные шины, не в подвал отнес или гараж, он закопал ее. Глубоко-глубоко. И земелькой присыпал. Думал, любовь превратится в прах, а она даже не заржавела.
– Ты помнишь, какой сегодня день? – послышалось из комнаты. Неужели с Марком заговорили?
– Наша годовщина? – осторожно спросил он. Дат он не запоминал и предположил, что именно из-за этого Аня на него дуется. Снова не поздравил, гад такой!
– День рождения твоей сестры.
– Спасибо, что напомнила. Обязательно позвоню ей, поздравлю.
– Подарок еще купи, хотя бы чисто символический – мы приглашены на пикник по случаю праздника, и с пустыми руками являться некрасиво.
– Ты сама не можешь этим заняться?
– Если прошу, значит, нет. – Анна вышла-таки из комнаты, одетая к выходу. – У меня весь день загружен.
– Но я понятия не имею, что покупать. Цветы? Но они в родительском палисаднике растут в изобилии. Конфеты? Наташка сладкого не любит. Духи? Не угожу. Без понятия, чем сейчас душатся.
– А ты попроси совета у какой-нибудь знакомой женщины, – проговорила Анна. Ее лицо при этом было похоже на каменную маску. – Авось подскажет.
– Да что с тобой сегодня такое? – взвился Марк. – То в молчанку играешь, то загадками говоришь! Ты же знаешь мой круг общения, он чисто мужской.
Маска дрогнула. Это Анна сморщила нос. Будто унюхала запах тухлой рыбы.
– Поговорим потом, – бросила она и заспешила к выходу. Судя по времени, Анна действительно опаздывала на работу.
Неужели Марк чем-то себя выдал? Во сне разболтался и назвал заветное имя? А жена в этот момент как раз зашла в спальню, чтобы улечься рядом? Нет, это исключено! Во сне Марк никогда в жизни не разговаривал. И наяву себя не выдавал…
Он не был святым. Другие женщины у Марка бывали, пусть и нечасто. В его понимании верность – это не про секс. Из-за того, что он с кем-то переспал, отношения не разрушатся. Главное, чтоб об этом супруга не узнала, и тут уж он старался, как мог.
Все его походы налево были спонтанными. Чтобы какая-то дама понравилась, Марк за ней ухаживал, добивался – такого не было. Оказываясь в компании, где были не только мужики, он откликался на заигрывания той, что казалась ему симпатичной. До секса не всегда доходило, могло закончиться только медленным танцем или поцелуем, но случался и интим. Опять же, по инициативе женщины. Лишь однажды Марк возжелал одну особу. Страстно, немного по-мальчишески. Красавица калмычка из деревни контрабандистов вскружила ему голову. Он не влюбился, но воспылал. Как в четырнадцать, он робел при виде ее и испытывал возбуждение. Из-за этого даже рукоблудить начал, опять же, как в период пубертата. Это долго длилось, чуть ли не год. И закончилось все после секса с красавицей. Не потому, что он не понравился, как раз наоборот. Боясь увязнуть в ней, Марк исчез. Два года не появлялся в деревне, хоть и продолжал вести дела с рыбаками, до тех пор, пока не понял, что точно отпустило…
И все это время он ничем себя не выдавал. Разве что с Аней любовью занимался чаще прежнего, но они тогда очень старались завести еще одного ребенка, и она только радовалась половой активности мужа.
Марк встряхнулся, отгоняя все посторонние мысли прочь. У него куча финансовых проблем, а он только и думает, что о женщинах. Пятый десяток мужику, а все не поумнел!
Залаял Гектор. Тревожно, но не зло. Он будто предупреждал хозяина о незваных гостях, в которых не видел угрозы.
Выйдя на порог, Марк увидел у калитки полноватого мужчину в клетчатом пиджаке, едва сходящемся на животе. Он узнал его и поприветствовал:
– Здоро́во, Пашок.
– Привет, Марк. – Мужчины пожали друг другу руки.
С Павлом Остапенко они дружили по молодости. Вместе в речное училище поступали, первую практику проходили. Тогда Пашок был худым до прозрачности и невероятно гибким. Мог ноги за уши закидывать, как какой-нибудь йог. Таким он уехал из Астрахани в восемнадцать, а вернулся пятнадцать лет спустя неповоротливым толстяком. Сейчас Пашка весил сто двадцать кило, что его радовало, поскольку ему удалось скинуть сорок, но он стремился к двузначной цифре, поэтому вещи себе покупал на два размера меньше. Стимулировал себя, так сказать.
С Остапенко Марк частенько рыбачил, но в гости они друг к другу не ходили.
– Разговор есть, – выпалил Пашок, расстегнув-таки пуговицу. Пузо тут же вывалилось и нависло над ремнем. – Пока не официальный.
Остапенко сразу после возвращения в родные пенаты устроился в органы, а точнее, в следственный комитет. Нервная работа и помогла ему сбросить вес, но она же не давала достичь нужной формы: питаться правильно не получалось.
– Слышал о вчерашней убийстве? – спросил Пашок, когда хозяин дома усадил его за стол и налил чаю. Тот как раз заварился, черный, крепкий, терпкий. Только такой Марк любил, а Аня кривилась, пробуя его. Говорила, веник.
– Женщину какую-то грохнули?
– Не какую-то, а хорошо тебе знакомую Фаину Радиковну Морозову.
– Морозову? – переспросил Марк.
– По мужу Фая была Морозовой. Но мы помним ее Хайдаровой. – Он тоже работал с ней на одном теплоходе, но в другой год.
– Ее убили?
– Не тупи, Пушкин, я же тебе только десять секунд назад об этом сообщил.
– В голове не укладывается, ведь сталкивался с ней вчера днем…
– Знаю.
– Кто-то видел нас вместе?
– Кто-то видел, как ты на нее орал, – уточнил Пашок.
– Я повысил голос, разговаривая с ней, и только.
– Свидетель утверждает, что ты кричал на Фаину и обзывал ее пусть и литературным, но все же неприятным словом – «сука».
– Было такое, – покаянно вздохнул Марк.
– За что?
– Оговаривала она меня, и я узнал об этом. И когда увидел в городе, не выдержал, подошел, чтобы высказать все, что думаю.
– Во сколько это было?
– Точно не скажу…
– Надо точно.
– В три, – неуверенно протянул Марк. – Или около того.
– А в семнадцать часов Фаину нашли во дворе заброшенного
